Кэтрин Нэвилл - Восемь

— В окно! — велела Мини.

Она помогла нам выбраться на ветку дерева, росшего у южной стены дома, на которое мы часто забирались забавы ради.

Мы уже были на полпути вниз и висели на ветках, как обезьянки, когда услышали материнский крик.

— Бегите! — кричала она. — Спасайтесь!

Больше мы ничего не услышали, только стук дождевых капель. Через мгновение мы спрыгнули во тьму сада.

Большие железные ворота особняка Нима распахнулись. Кроны деревьев, сплетающиеся над длинной подъездной дорогой, были пронизаны последними лучами заходящего солнца. Фонтан, который я видела зимой замерзшим, теперь был окружен цветущими георгинами и цинниями, струи воды звенели, когда с моря налетали порывы ветра.

Ним подъехал к зданию и повернулся, чтобы посмотреть на меня. Сидя у Соларина на коленях, я чувствовала, как он напряжен.

— Тогда мы видели нашу мать в последний раз, — произнес Ним. — Минни спрыгнула со второго этажа на мягкую землю под окнами, схватила нас за руки и потащила в сад прямо по лужам. Даже сквозь шум дождя мы слышали крики матери и тяжелые мужские шаги внутри дома. «Ищите в лесу!» — кричал кто-то, когда Минни волокла нас к скалам.

Ним остановился и посмотрел на меня.

— Господи! — пробормотала я, вся дрожа. — Они схватили вашу мать… Как вам удалось убежать?

— За садом были скалы, которые обрывались прямо в море, — продолжил Ним. — Когда мы добрались до них, Минни спустилась вниз и спрятала нас под каменным карнизом. Потом в руках у нее появилась маленькая книжка в кожаном переплете. Бабушка достала нож, вырезала из книжки несколько страниц, быстро сложила их и засунула в карман моей рубашки. Затем она велела мне идти вперед, бежать к кораблю так быстро, как только я могу, и сказать отцу, чтобы он дождался ее с Сашей. Однако нам было велено ждать только один час. Если они не придут к этому времени, мы с отцом должны бежать, сказала она, чтобы спасти фигуры. Сначала я отказывался уходить без брата.

Ним мрачно посмотрел на Соларина.

— Но мне было только шесть лет, — сказал тот. — Я не смог бы пробраться через скалы так быстро, как Ладислав, который был на четыре года старше меня и мчался как ветер. Минни боялась, что нас всех схватят, если я задержу их. Поскольку Слава уходил, он подошел ко мне, поцеловал и велел быть храбрым…

Я снова посмотрела на Соларина и увидела слезы в его глазах, когда он вспоминал свое детство.

— Нам с Минни понадобилась целая вечность, чтобы спуститься со скал в такую грозу, — продолжал он. — И когда мы добрались до причала в Севастополе, корабль отца уже отплыл.

Ним с каменным лицом вышел из машины, обошел ее, открыл мне дверь и подал руку.

— Сам я раз десять упал, пока бежал, — сказал он, — поскальзывался на грязи и камнях. Когда отец увидел, что я один, он забеспокоился. Я рассказал ему, что произошло, что сказала Минни о фигурах. Отец заплакал. Он обхватил голову руками и зарыдал как ребенок. «Что произойдет, если мы вернемся и попытаемся их спасти? — спросил я. — Что случится, если эти фигуры попадут к ним в руки?» Он посмотрел на меня. Дождь смыл слезы с его лица. «Я поклялся твоей матери, что не допущу такого, — сказал он. — Даже если это будет стоить нам жизни».

— И вы уплыли, не дождавшись Минни и Александра? — спросила я.

Соларин вылез из машины следом за мной и захватил мешок с фигурами.

— Не совсем так, — грустно сказал Ним. — Мы прождали гораздо дольше, чем нам разрешила Минни. Отец метался по палубе под дождем. Я залезал на мачту несколько раз, чтобы посмотреть, не увижу ли какого-нибудь сигнала. В конце концов мы поняли, что они не появятся. Их схватили, решили мы. Отец начал готовиться к выходу в море. Я умолял его еще немного подождать. И только тогда он рассказал мне свой план: мы не просто уходили в море, мы собирались плыть в Америку. С того дня, когда он женился на матери, а возможно, и раньше, отец знал об Игре. Он знал, что такой день может наступить, что однажды появится Минни и его семье придется принести жертву. Этот день пришел, и за несколько часов половина его семьи перестала существовать. Однако он сдержал первую и последнюю клятву, которую принес матери: он спас фигуры.

— Великий Боже! — ахнула я, уставившись на братьев. Мы стояли на дорожке в саду. Соларин повернулся к цинниям и коснулся пальцами струй фонтана.

— Как вы согласились участвовать в этой Игре, если она за одну ночь уничтожила всю вашу семью!

Ним осторожно положил руки мне на плечи, и мы подошли к его брату, который молча разглядывал фонтан. Соларин взглянул на руку Нима, которая лежала на моих плечах.

— Ты и сама через многое прошла ради Игры, — сказал он, — А ведь Минни тебе даже не бабушка. Кстати, это ведь Слава первым вовлек тебя в Игру, да?

По его голосу и лицу невозможно было понять, что творится у него на душе, однако догадаться было не трудно. Я заглянула ему в глаза. Ним сжал мои плечи.

— Mea culpa37, — признался он с улыбкой.

— Что же произошло с тобой и Минни, когда вы обнаружили, что корабль уже отплыл? — спросила я Соларина. — Как вы спаслись?

Он обрывал лепестки циннии и бросал их в фонтан.

— Она отвела меня в лес, там мы прятались до тех пор, пока не прошла гроза, — ответил он, снова погружаясь в воспоминания. — Три дня мы шли пешком по берегу в сторону Грузии, притворяясь крестьянами, которые идут на рынок. Когда мы достаточно удалились от дома, чтобы чувствовать себя в безопасности, мы остановились и стали строить планы на будущее. «Ты уже достаточно взрослый, чтобы понять то, что я скажу тебе, — сказала Минни. — Но все же слишком мал, чтобы помочь мне в этом деле. Когда-нибудь наступит день, и я пришлю за тобой и объясню, что ты должен будешь делать. Однако сейчас мне надо вернуться и попытаться спасти твою маму. Если я возьму тебя с собой, ты будешь только мешать и все мои усилия пойдут прахом».

Соларин взглянул на нас.

— Я отлично все понял тогда, — сказал он.

— Минни вернулась, чтобы спасти вашу мать из лап советской госбезопасности? — спросила я.

— Ты ведь сделала то же самое ради своей подруги Лили, не так ли? — сказал он.

— Минни отдала Сашу в приют, — вмешался Ним, сжимая мои плечи и глядя на брата. — Отец умер вскоре после того, как мы добрались до Америки. Я остался здесь совсем один, как и Саша в России. Хотя я не знал наверняка, в глубине души я всегда верил, что тот мальчик-шахматист, про которого пишут в газетах и чья фамилия Соларин, — мой брат. Сам я взял фамилию Ним, это было мое шутливое прозвище в семье, и шаг за шагом начал устраивать свою жизнь. Только Мордехай, с которым мы познакомились в шахматном клубе Манхэттена, понял, кто я на самом деле.