– Это правда, но я совсем выдохся, – отозвался он и ссутулился. Мне ужасно хотелось растереть его натруженные мышцы, но я взяла кубок, который он протянул мне, и глотнула вина, оказавшегося очень вкусным.
– Эти испанские женщины, которых привезла с собой принцесса, не умеют танцевать, как у нас, – сообщил он мне. – Мне все время приходилось смотреть, как бы не наступить им на ноги или на пышные юбки, так и кажется, что они говорят – держись подальше.
– И ты держался, – отважилась я сказать и засмеялась. Наши глаза встретились – это, как всегда, отозвалось во мне дрожью и ощущением опасности, я опустила взгляд и принялась резать хлеб. – А как чувствуют себя жених и невеста на всех этих торжествах?
– Говорят, люди заключают пари, разделили они в эту ночь брачное ложе или нет, – сказал он, набив рот сыром. – Я хочу сказать, брачная церемония произошла, епископ благословил их ложе, и их оставили одних, но ведь принц не очень крепок как мужчина. Он говорил сегодня утром, как ему хочется вина, потому что у него была горячая работенка, похвалялся, что провел ночь «в Испании», но похоже на то, что они не совершили «супружеского акта», если выражаться юридически.
– Но если он хвалился…
– Все же сомнительно, – сказал Ник, покачав головой. – Я слышал, что невеста выглядела нетронутой и сказала об этом своим служанкам. Хотя лучше всего им было бы совершить это, поскольку королю нужна не только семья, но и династия. Если принца и принцессу отправят жить в огромный, заброшенный замок Ладлоу в Уэльсе, не могу себе представить, что это будет уютное гнездышко для новобрачных.
– Но зимний ветер только способствует супружеским ласкам, – ляпнула я.
– Разве? – спросил он, поворачиваясь ко мне. Его зрачки расширились, и он оглядел меня с головы до ног, как иногда бывало раньше. – Я с удовольствием проверил бы, правда ли это, хотя скорее предпочту лежать на траве под деревьями в веселый месяц май с девчонкой, которая не против.
Он усмехнулся, словно мальчишка, запустивший руку в банку с конфетами, озорно и обаятельно. Я улыбнулась в ответ, и случилось нечто невозможное. Он наклонился, медленно, словно давая мне время убежать, но я не шевелилась, держа обеими руками на коленях кусок хлеба, который собиралась разломить, зачарованная глубиной его глаз, в которых видела себя в обрамлении его ресниц, преступно густых для мужчины.
– Сегодня, – прошептал он, и лицо его было так близко от моего, что я чувствовала его дыхание, – несколько дам оказали мне внимание, доверив свои шарфы, чтобы я взял их с собой на поединок. Но вот какого внимания я жажду, вот поединок, которого мне хочется.
Я застыла в предчувствии. Его губы коснулись моих и чуть приоткрыли их. Я охотно ответила ему и даже откинула голову, так что мы не коснулись носами, и поцелуй длился, живой, чудесный и вкусный. Я не дышала. Он лишь коснулся моей щеки, провел по коже жестким большим пальцем, отчего по всему телу у меня пробежала дрожь, а внутри стало горячо, словно от растопленного воска. Никто из нас не придвинулся друг к другу – в конце концов, наши тела разделял стоявший между нами поднос, – но для меня случившееся было так же невероятно, как если бы я на глазах у всего двора бросилась с крыши дворца вниз.
Глава седьмая
Этой ночью в доме стояла тишина. В эту холодную декабрьскую ночь умершие дети отодвинули полог кровати и парили надо мной, как ангелы. Конечно, это не могли быть восковые статуи, сделанные мной, потому что они двигались, дышали. Их крылья обмахивали меня, а босые ножки болтались в воздухе, они умоляюще тянули ко мне руки. Я не могла ни пошевелиться, ни крикнуть и лежала, испуганная и завороженная, глядя на них.
На головах двух последних сделанных мной статуй, на головах маленьких принцев, виднелись наподобие нимбов маленькие золотые короны. Какими красивыми они выглядели, когда я на прошлой неделе в последний раз уходила из дворца! Но тогда, в своих прекрасных одеждах из атласа и бархата, они лежали в кроватках, которые велела сделать для них королева. А сейчас я видела пятерых детей, толпившихся надо мной, а не четырех, изваянных мной и расписанных синьором Фиренце, вдохнувшим в них жизнь. Этот пятый был мой Эдмунд! Его маленький ротик медленно открылся и произнес:
– Мама, мамочка, помоги мне… Я не хочу умирать… Я хочу жить… Но прощай… Прощай… – Тут они принялись кричать все вместе, словно в толпе или на празднестве. – Помоги, спаси нас! Мы не хотим умирать… уми…
Вся в поту, я очнулась и села на кровати. Звонили церковные колокола – двенадцать ударов, полночь. Я была одна. Никаких детей, никаких голосов, кроме тех, что отдаются у меня в голове и в сердце. Кошмар, наподобие тех, что бывали у меня давным‑давно, когда отец делал свои восковые статуи.
Я закрыла лицо руками и заплакала. Я сдерживала слезы четыре дня, с тех пор как вернулась из дворца с полным кошельком и пустым сердцем. И сопровождал меня не Ник, которого я больше не видела, а замещавший его Джейми Клоптон, которому было известно только, что я делала резные свечи для королевы. Я хранила как сокровище свои разговоры с Ником, наш единственный поцелуй в день турнира, прежде чем он снова вернулся на поле. Но вот какого внимания я жажду, – сказал он тогда, – вот поединок, которого мне хочется. Что это было – попытка обольстить или такое странное прощание?
И вот теперь этот кошмар, а я‑то надеялась, что смерть Эдмунда уйдет в прошлое. Хорошо известно, говорил Кристофер, что чересчур сильная скорбь – это нездорово, к тому же свидетельствует о недостаточной вере в волю Божию. Удары колокола отметили уход еще одного дня до того момента, когда мне придется дать ответ Кристоферу, выйду я за него или нет. Что-то упрямое во мне кричало: нет! Но разумом я понимала, что так было бы лучше для моего будущего, ну, по меньшей мере, для будущего свечной мастерской Весткоттов.
Какой же я была дурой, что влюбилась в Ника Саттона или решила, что королева будет закупать свечи у меня в лавке! Хотя она оценила мое мастерство и я видела слезы у нее на глазах, когда она смотрела на лица своих умерших родных, последние ее слова, обращенные ко мне, звучали строго, как будто я была ребенком: «Я хочу, чтобы ты поклялась, что никому не расскажешь о том, что здесь происходило, или о том, что ты оставила здесь под моей опекой. Если кто-нибудь из придворных или кто еще станет расспрашивать тебя, это знание не должно пойти дальше. Помни, об этом знают только Ник, синьор Фиренце, Сибил Винн и ты. Эти толстые стены замка сохранят воск, защитят его и летом, и зимой, но ты должна забыть о том, что здесь осталось. Клянись!»
Я поклялась не говорить, но забыть не могу. Меня глубоко задело, что расставание с моей лучшей работой прошло под знаком не столько клятвы, сколько угрозы.
Королева Елизавета Йоркская
Лежа в королевской постели, я, как мне показалось, услышала детский голос. Были различимы даже слова, от которых я проснулась:
– Я не хочу умирать… Я хочу жить… Но прощай… Прощай… Помоги, спаси нас!
Первым моим побуждением было вскочить и побежать в маленькую комнату, где лежали четыре прекрасные статуи, но в эту ночь я спала вместе с Генрихом. Когда мы делили ложе – обычно, как и сейчас, это была его спальня, а не моя, – он всегда был для меня Генрихом, а не королем. Весной мне должно исполниться тридцать шесть, но мое тело еще отвечает на его любовные ласки. Возможно даже, что на свет появится еще принц или принцесса, но никто из них не сможет занять место тех, кого я потеряла.
Стук сердца все еще отдавался у меня в ушах, эхом вторя слабым голоскам, которые, очевидно, раздавались лишь в моем мозгу. Генрих продолжал спать, хотя некрепко, как обычно, покашливая, постанывая, тяжело дыша. Как он однажды признался, с самых ранних лет он не спал крепко, даже когда верные стражи охраняли дверь, и даже тогда, когда наконец ему достался трон. Особенно тогда. В первые годы нашего брака он даже спал, положив корону рядом с кроватью, боясь, что кто-нибудь может прийти и похитить ее.
