Рабыни приносили одно кушанье за другим, но я не мог смотреть ни на еду, ни на великолепное вино, ни на танцовщиц, которые соблазнительно вращали бедрами всего лишь в нескольких шагах от меня. Судья взял в руку страусовое перо, пощекотал им небо и глотку, а затем вырвал все, чем уже успел набить свой желудок, в чашу, которую перед ним держал один из рабов Кретоса. После этого аллоброг прополоскал рот вином, выплюнул его и продолжил пожирать изысканные блюда.
Наконец Кретос решил, что пора перейти к делу.
— Друзья, — начал он, — в этом договоре должно быть записано, что друид Корисиос по собственной воле соглашается стать моим рабом и я буду иметь право распоряжаться им как своей собственностью. В тот момент, когда он поставит свою подпись на этом документе, германская рабыня Ванда станет свободной. После выполнения условий сделки ни одна из сторон не будет иметь перед противоположной стороной никаких финансовых обязательств.
Судья кивнул головой и снова спросил:
— Хочешь ли ты дать друиду возможность выкупить себя из рабства по истечении определенного срока?
— Да, он сможет вновь стать свободным, если я получу за него четыреста тысяч сестерциев. Но в соответствии с договором он будет иметь право выкупить себя не раньше чем через семь лет!
Милон помрачнел, от его веселости не осталось и следа. Он растерянно взглянул на Кретоса, который, по-видимому, старался не встречаться взглядом со своим гостем. Купец посмотрел на меня и холодно заметил:
— Можешь принять мое предложение, а можешь отклонить его. Решать тебе.
— Я бы на твоем месте отказался, мой друг, — сказал Милон. При этом его лицо исказила гримаса, которая должна была выражать сочувствие. — Знаешь что, друид, даже если бы эта германская рабыня была лучшей возницей во всей Римской республике, ей пришлось бы одержать победу в двенадцати состязаниях, чтобы собрать такую огромную сумму!
— Корисиос, я сделаю это! — вновь вмешался в разговор Базилус, стоявший у меня за спиной. Он просто не мог молчать и начал упрашивать Милона помочь ему стать возницей. — Я сражался против Цезаря под Бибракте и защищал Алезию, я был лучшим всадником во всем нашем племени… — Базилус запнулся, но через несколько мгновений продолжил: — На севере Галлии я выиграл все соревнования между возницами колесниц…
Если честно, то мой друг несколько преувеличивал. С каких это пор на севере Галлии проводились подобные состязания? Милон, улыбаясь, слушал Базилуса.
— Если потребуется, я могу сражаться на арене как гладиатор, чтобы собрать нужную сумму!
В ответ на эти слова Милон покачал головой и воскликнул:
— Должно быть, в вашем царстве мертвых в самом деле хорошо, раз вы хотите как можно быстрее попасть туда!
Вдруг Кретос заорал как сумасшедший и вскочил со своего ложа. Не переставая выкрикивать проклятия и держась за щеку, купец вышел из триклиния, ругая повара на чем свет стоит. Он так орал, что его голос наверняка слышали во всех комнатах огромной виллы. Должно быть, Кретос сломал зуб обо что-то очень твердое, случайно попавшее в еду. Обстановка больше не располагала к беседе, и все замолчали. Гости тоже хотели как можно быстрее перейти к делу. Судья вымыл руки в чаше, поднесенной ему одним из рабов, и велел позвать своего писца. Милон согласился принять Базилуса в свою школу и начать тренировать его. Он понимал, что Ванда не может находиться без присмотра, поэтому позволил ей остаться вместе с Базилусом.
Через некоторое время в столовую вошел Кретос и предложил всем присутствующим пройти в библиотеку.
Стены этого помещения украшала огромная карта мира, на которую были нанесены все известные мне страны, расположенные вокруг Средиземного моря. На ней были даже некоторые части Африки и небольшие острова по другую сторону Геркулесовых столбов! Но, к сожалению, я пришел туда не для того, чтобы рассматривать очертания лесов на востоке, восхищаться Северным морем или Британскими островами. Я вошел в комнату, стены которой украшала карта мира, чтобы решить свою судьбу.
Я подписал договор, составленный в трех экземплярах. В моей голове проносились тысячи самых разных мыслей. Пока что у меня еще была возможность бросить все и покинуть Массилию свободным человеком. Но я поставил свою подпись на всех трех копиях. Когда я подписал последний экземпляр, Кретос едва заметно кивнул головой, словно благодаря богов за то, что я оказался таким глупцом.
— Корисиос, — тихо сказал он. — Эта ночь будет принадлежать тебе и Ванде, но завтра, когда солнце поднимется над горизонтом и осветит виноградные лозы на склонах холмов, ты станешь моим рабом. И останешься им до самой смерти.
Штукатурка, которой украсили потолок, была смешана с мраморной пылью и красной краской. По углам потолок был покрашен в тот оттенок синего, который у меня ассоциировался с Египтом, — такой цвет получается, если медь смешать с песком. Почему-то в тот момент я обращал внимание именно на такие мелочи. Я лежал на спине, обняв Ванду. Она положила голову мне на плечо. Глядя в потолок, я думал о том, что завтра утром вновь потеряю свою возлюбленную, и на этот раз навсегда. Прижавшись друг к другу, мы лежали на огромной кровати. И молчали. Казалось, что мы с Вандой боимся сказать хотя бы слово. Ведь любое, даже ничего не значащее предложение наверняка останется в нашей памяти, а затем, через какое-то время, каждый из нас может неправильно истолковать услышанное в эту последнюю ночь.
Поэтому я, лежа на спине, разглядывал этот проклятый потолок и пытался понять, как именно наносили штукатурку — ее могли сразу смешать с краской или покрасить уже оштукатуренный потолок. Я очень хотел сказать Ванде, как сильно я ее люблю. Но от этого ей и мне наверняка стало бы только хуже. Я закрыл глаза. Эта ночь останется в нашей памяти как последнее воспоминание друг о друге. Ванда зарыдала. Наконец, вытерев слезы, она села на краю кровати и взглянула на меня.
— Корисиос, — сказала Ванда. Ее губы дрожали. — Я хочу от тебя ребенка. Пусть он родится свободным человеком. Мой любимый друид, когда наш ребенок появится на свет, частичка тебя всегда будет рядом со мной. И она будет свободной.
Незадолго до рассвета я наконец понял, почему Кретос решил позволить мне провести эту последнюю ночь с Вандой. Он надеялся, что утром мне будет еще труднее расставаться со своей возлюбленной. Кретос хотел разбить мне сердце. Я должен был запомнить эту ночь на всю оставшуюся жизнь. Сидя на балконе рядом с Вандой, я смотрел на солнце, поднимавшееся над горизонтом. Его первые лучи уже окрасили мозаику на полу в красноватый цвет. Нет, я не плакал. Ненависть к Кретосу придавала мне силы. Я надеялся, что именно благодаря этому чувству я смогу вынести любые испытания. Но в то же время я радовался, хоть и прекрасно понимал: мой новый хозяин способен в любой момент уничтожить меня. Я радовался потому, что Кретос больше не мог навредить Ванде. Ей и нашему ребенку, который должен был родиться через девять месяцев.
