— Завтрак! Завтрак на пятерых сразу!
Я улыбнулся. Остроумие в стиле Гарри.
Расправившись со своим «завтраком на пятерых», он вошел ко мне с решительным видом. Казалось, он хочет что-то выяснить. Я был не склонен вступать с ним в беседу, на самом деле я весьма редко настроен вести пустые разговоры, разве что с прелестной женщиной или великой грешницей.
Вы можете сказать, что это одно и то же. Что ж, как вам угодно, я не стану спорить.
Я только хочу сказать, что передо мной стойла весьма неприятная задачка. И приняться за ее решение было непросто. Ведь мне предстояло исполнять роль старшего брата и главы семейства.
Для начала Гарри заметил с притворным безразличием:
— Что ж, теперь я должник вдвойне. Не так ли?
— Если уж мне суждено быть твоим кредитором — тебе повезло, — улыбнулся я.
— Знаю, знаю… — перебил он меня и замялся.
Я продолжил:
— Мой мальчик, в жизни никогда не бывает все хорошо. То одно не ладится, то другое. И мы всегда перед кем-то в долгу. Но сейчас главное то, что ты на Десять лет моложе меня и находишься на моем попечении. К чему пустые разговоры? Я их не люблю. Нам необходимо прийти к соглашению.
— Ну и?.. — сказал Гарри, закуривая сигарету и садясь на подлокотник кресла.
— Порой тебе кажется, что я пытаюсь покушаться на твою свободу. Но ты ошибаешься, я всегда ее охранял, и не без успеха. Когда умерли наши отец и мать, тебе было пятнадцать. Сейчас тебе двадцать два, и я ставлю себе в заслугу то, что эти семь лет не оставили никакого, даже незначительного, пятна на имени Ламар.
— В чем меня можно упрекнуть? — взвился Гарри. — Что я такого сделал?
— Ничего непоправимого, но ты должен признать, что время от времени я прилагал немалые усилия, чтобы… э-э… направлять тебя на верный путь. Не будем ворошить прошлое, честно говоря, я подозреваю, что у нас по этому поводу одно мнение. И все же ты видишь во мне что-то вроде препятствия, думаешь, что я стесняю тебя, считаешь, что обращаться с тобой как с ребенком не следует. Но и мне самому это порядком поднадоело. Присматривать за тобой становится для меня все более утомительным. Если я сковываю тебя, то ты мешаешь мне не меньше. Короче, тебе уже двадцать два года, опека тебя раздражает, ты считаешь себя вполне способным справляться с собственными делами. Хорошо — я не возражаю.
Гарри уставился на меня.
— Ты хочешь сказать… — начал он.
— Точно.
— Но, Пол…
— Не будем больше об этом. Мною движут чисто эгоистические мотивы.
Но ему хотелось поговорить, и я не стал этому препятствовать. Мы провели в беседе два часа, порой сбиваясь на сантименты. Но в целом Гарри говорил дело, и это стало для меня откровением.
Брат заметно повзрослел, и я впервые почувствовал, что он может обойтись без няньки.
По крайней мере, с этого дня ему была предоставлена свобода действий. Теперь оставалось подождать и посмотреть, не запутается ли он во всех этих передрягах.
Когда разговор закончился, наше взаимопонимание было более полным, чем когда-либо прежде, и мы расстались весьма довольные друг другом.
Спустя три дня я отплыл в Европу, оставив Гарри в Нью-Йорке. Это был мой первый за восемнадцать месяцев вояж через океан, и мне хотелось доставить себе удовольствие. Я провел неделю в Лондоне и Мюнхене.
Затем я почувствовал отвращение к проделкам некоторых моих соотечественников, с которыми имел несчастье быть знакомым, и устремил свой взор южнее, на Мадрид.
Там у меня была подруга.
Не красавица, но женщина в высшей степени достойная, не свободная, но свободомыслящая, с характером и сердцем. Она была замечательна во многом и питала ко мне нежные чувства. За несколько лет до этого я, словно Альберт Саварон, был сильно привязан к Франческе Колонне, и только моя органическая неприязнь к длительному рабству помешала нашему окончательному сближению.
Именно от нее я впервые услышал имя Дезире Ле Мир.
Произошло это ближе к вечеру на модной аллее, длинной, широкой, тенистой и относительно прохладной. Именно здесь мы совершали наш ежедневный моцион в каретах; что-нибудь более энергичное приводило испанских леди в ужас.
Раздался возглас, затем все разом смолкли, наступила тишина; все кареты остановились, сидевшие в них обнажили головы, поскольку проезжали члены королевской семьи.
Их экипаж, изумительная, хотя и громоздкая конструкция, прокатил медленно и тяжело. На заднем сиденье расположились принцесса и ее маленький английский кузен, а напротив них сидел наследный принц собственной персоной.
Рядом с ним был молодой человек лет двадцати пяти, с бледным лицом, безвольным подбородком и стеклянными, бессмысленными глазами. Я обратился к моей спутнице и тихо поинтересовался, кто он. Она ответила шепотом. Удивленный услышанным, я спросил ее:
— Но почему он в Мадриде?
— О, об этом вы должны спросить Дезире, — сказала моя подруга, улыбаясь.
— А кто такая Дезире?
— Что! Вы не знаете Дезире? Невероятно! — воскликнула она.
— Моя дорогая, — сказал я, — вы должны помнить, что последние полтора года я был заживо похоронен в стране свинины и золота. Там никто — от поэтов, до судей — ничем не интересуется. Я совершенно отстал от жизни.
— Вам не пришлось бы оставаться в неведении и дальше, — сказала она, — поскольку Дезире скоро едет в Америку. Кто она? Это никому не известно. Чем занимается? Для некоторых мужчин она — все, и для всех без исключения — что-то значимое. Она — куртизанка среди королев и королева среди куртизанок.
Она прекрасно танцует, сердце ее открыто для любви.
Полагаю, что она иногда ест и спит. Последние два года она очаровывала его. — Моя спутница указала в конец аллеи, туда, где скрылся королевский экипаж. — И он дал ей все. Именно для нее герцог Беллармин построил великолепное шале, о котором я говорила вам на озере Люцерн. Вы помните самоубийство принца Доланского, якобы «по политическим мотивам»? Он застрелился в своем парижском дворце. Но он был бы жив сегодня, поведи себя по-другому Дезире. Она — ведьма, дьявол в юбке и одна из самых обворожительных женщин в мире.
Я улыбнулся:
— Вот это репутация! Так вы говорите, она едет в Америку?
— Да. Предполагается, что так, поскольку она прослышала, что каждый американец — король. Здесь же у нее всего один возлюбленный королевской крови, и это ей, судя по всему, наскучило. И послушайте, Пол…
— Ну?
— Вы… Вам не следует с ней встречаться. Вы не знаете ее власти!
Я засмеялся и сжал ее руку, уверяя, что не имел намерения позволить этому дьяволу в юбке меня околдовать. Но когда наша карета развернулась и покатила по длинной аллее назад к отелю, я поймал себя на том, что мне не дают покоя бледное лицо и пристальный взгляд молодого человека в королевской карете.
