Ознакомительная версия.
Оба предпочли бы еще пару-тройку спусков с горы. Генерал бы тогда успел чмокнуть даму в темя – через мех – и ощутить на губах гладкое, чуть колючее тепло шапки. А потом зарыться носом в белую, окутывающую горло шаль и, если повезет, добраться до кожи. Но Щурке пришлось пережить пленительные картины только в воображении.
Потому что мадам Дунина не поленилась лично спуститься вниз в санях, управляемых каким-то незнакомым Бенкендорфу господином в бобровой шубе и такой же шапке, плотно закрывавшей уши.
– Молодой человек! – Иерихонская труба! – Разве я позволила вам катать мою племянницу?!
Александру Христофоровичу трудно было сделать виноватое лицо, когда от уха до уха расплывалась довольная улыбка. Но обескураженное выражение далось легко.
– Я полагал, на горе… при выборе саней… не имеет значения…
Но Дунина не купилась на простодушие.
– Вы думаете, будто мне все равно, кто управляет санями моей племянницы? Почему не разбойник? Не грабитель из муромских лесов?
– Матант…
Тетушка повернулась к госпоже Бибиковой. На этот раз ее лицо не смягчилось.
– Я уже говорила тебе, Лиза… И я запрещаю. Почему ты не избираешь предметом внимания достойных людей? – При этих словах Дунина бросила короткий взгляд на привезшего ее господина.
«Возможно, потому, что их избираете вы». Эта колкость вертелась на языке Бенкендорфа. Он разглядывал «бобра» с неприкрытой враждебностью. Тот казался плотен и свеж, точно сию минуту вынырнул из запруды. И едва не бил по снегу хвостом от удовольствия видеть достойнейшую Елизавету Андреевну.
– Господин Шидловский, – обратилась к нему Дунина. – Будь ласка, проводи мою племянницу с детьми на гору.
Она уже обернулась к Александру Христофоровичу, чтобы привычно отчитать его. Но в этот момент от реки раздался истошный крик: «Утопла!» Потом шум и отдельные возгласы:
– Тяни! Да тяни же!
– Багром ее!
Разом все, бывшие возле горки, повернули головы в сторону Лопани. За ее снежным берегом с рыжей, торчавшей из сугробов травой, не сразу можно было рассмотреть полынью.
Длинная вымоина шла от мостков, где по утрам бабы стирали белье, едва ли не до другого берега. При нынешнем морозе она не представляла опасности: лед в руку толщиной. Нужно было, чтобы кто-то сам выбрал место поглубже и сиганул с берега.
Зеваки поспешили туда. Бенкендорф вынужденно поклонился тетушке и присоединился к толпе, не дожидаясь, пока ему снова укажут на нарушение приличий. Мария Дмитриевна открыла было рот, желая остановить наглеца: с ней отродясь никто так не разговаривал! Он не ждал, пока его отпустят, не выпрашивал прощального ласкового слова. Госпожа Дунина негодовала. И, хотя Александр Христофорович мысленно поздравил себя с тем, что отплатил невежливостью за пережитое унижение, хвалиться было нечем. Генерал только еще больше обострил отношения с потенциальной родственницей.
Между тем у полыньи собрался народ. Утопшую зацепили багром за толстую шерстяную поневу, которая, к счастью, не развязалась, и выволокли тело на лед. Любопытным глазам предстала девка лет шестнадцати, впрочем, здесь рано взрослеют. Черную косу без ленты размыла вода, валенки соскользнули с ног и остались в полынье. Возле трупа топтался квартальный надзиратель, явно не понимая, что делать при таком стечении публики. «За дрожками послал», – сипло сообщил он скатившемуся прямо под ноги полицмейстеру, который, как все в этот день, не пренебрегал горкой. Через минуту к ним присоединился председатель Уголовной палаты, и втроем они уже начали судить да рядить, откуда бы на их голову такая напасть? Да еще в светлый праздник?
– Да это Орыська! – послышался чей-то голос. – Горничная ее светлости госпожи Дуниной.
«Тоже мне светлость!» – рассердился Бенкендорф. Но в здешних местах Марию Дмитриевну почитали едва ли не матерью-прародительницей. Хорошо быть богачом в провинции! Заставлять целый околоток плясать под твою дуду. «Ну что, голубушка, каково теперь-то, у всех на глазах? Ведь твоя, не чья-нибудь горничная наложила на себя руки! И каждый задается вопросом: уж не барыня ли виновата?»
Бенкендорф посмотрел на тетушку, которая, как громом пораженная, продолжала стоять на месте, а перед ней уже расступался народ, образуя длинную аллею по обе стороны мокрой дорожки, по которой тащили из полыньи труп.
– Орыся… – только и могла выговорить бывшая фрейлина. – Орыся…
Она тяжело и неуверенно двинулась вперед. Наклонилась над телом. Стянула с головы шапку и машинально обтерла покойной лицо.
– Как же так? – Мария Дмитриевна подняла взгляд на полицмейстера и председателя Уголовной палаты. Вся ее повелительность мигом слетела. – Как же так…
Те отводили взгляды. Потом полицмейстер взял госпожу Дунину под руку и отвел в сторону.
– Мария Дмитриевна, – заговорил он почти шепотом, но тишина стояла такая, что каждое его слово оказалось услышанным. – Мы, конечно, не выносим сор из избы. И если бы в другом месте, не при народе… мы бы отдали вам тело, да и дело с концом. Но вы сами видите…
Смысл его слов не сразу дошел до фрейлины.
– Как отдали? – переспросила она. – Вы что же думаете… Да мне не надобно вашего попустительства! Орыся прыгнула в воду! Бога не побоялась! Где ж я сведаю, отчего, коли вы отступитесь?
Она беспомощно озиралась кругом. А на нее смотрели понимающе, даже с жалостью. Вот девка-дура! Не могла тихомолком удаваться! Нет, у всех на виду! Теперь станут барыню тягать по присутственным местам. Суд – не суд, а позорища не оберешься.
– Тетя, – из-за спин собравшихся пробилась госпожа Бибикова с вечно прицепленными к подолу куклешками. – Тетя, пойдемте. Не надо смотреть. – Она подхватила Дунину под руки.
– Как не смотреть, голуба? Живой человек. Мой. Я отвечаю…
Бенкендорфу стало жаль двух испуганных женщин, которые толком не могли никому ничего объяснить, потому что и сами ничего не понимали.
– Господа, – он подошел к председателю Уголовной палаты. Ему сразу поклонились. Чин чина почитай. – Хозяйка заявляет, что ей неведома причина смерти горничной, и просит формального расследования. По законам. Я верно излагаю? – Он обернулся к старой фрейлине, которая еще не обрела дара речи. Та замедленно кивнула, ее недоверчивый взгляд следил за ним, но было понятно, что помещица скорее угадывает сказанное, чем слышит. Происходящее подавило ее.
– Ваше высокопревосходительство, – понизив голос, заговорил полицмейстер. – Здесь у нас не столица. Не Москва даже. Крепостной человек в воле своего господина. Он ему и суд, и расправа. Если мы станем мешаться в такие дела…
«На своих местах не усидим», – мысленно договорил Александр Христофорович.
«Кровью умоемся», – хотел бы вставить полицмейстер. Так, с виду он был дядька добрый. Коренастый, с пшеничными усами. Хохол хохлом, а фамилия русская – Маслов.
– Но по формальной просьбе владельца, наверное, можно? – настойчиво повторил генерал. – Вы видите, что Мария Дмитриевна желала бы дознаться правды.
– Правды… дознаться, – эхом повторила хозяйка. Она наконец пришла в себя. – Мою девку в пролубь окунули, а вы и доследовать не хотите? Честь вам и хвала, господа хорошие! Все трое за моим столом кушали, а как помочь, так в кусты? – Она испытующе уставилась на «приказных», которые начали неудобно топтаться и переглядываться. – Еще весь город будет думать, будто мне – честной вдове – есть что скрывать! – Мария Дмитриевна повернулась к Бенкендорфу. – Ты… Можешь у нас бывать. – И снова, полоснув глазами губернские чины, бросила: – У одного язык к гортани не прилип. Заступился за почтенное семейство. Зараз бачил, шо не мий грех.
После чего госпожа Дунина, выпрямившись и опершись на руку Елизаветы Андреевны, зашагала к своим саням.
– Черт, а не баба, – проговорил полицмейстер. – И вы тоже, зачем встряли?
Генерал пожал плечами.
– С одного взгляда видно, что она тут ни при чем. Ее саму, как ядром, подкосило. А ваше молчание и перешептывание, господа, подало повод к нелестным заключениям толпы о возможной виновности барыни. Можно ли так компрометировать важную особу? Если бы тело без суда увезли к ней в усадьбу, весь город стал бы судачить про новую Салтычиху.
Председатель Уголовной палаты вытер аккуратно сложенным платком нос.
– Вы человек новый. Здешних обычаев не знаете. У нас наезды помещиков друг на друга еще случаются. Дерутся меж собой, холопов по двадцать могут угробить. Дома жгут, мельницы рушат. Полоны, как татары, прости Господи, угоняют. Что девка? Потопилась, и Бог бы с ней. Может, понесла от кого. Может, барыня ее домой на праздник не пускала. Не надо бы вам в это дело…
«Формально, по закону вы правы, – читалось на лице председателя. – Но вы приехали и уехали, а нам тут жить». Он был тощий, сухой, как щепа для лучины, и носил фамилию фон Мюнстер, представляя не первое поколение остзейцев, приглядывавших за порядками в Харькове. Свою должность, как и поместье, Мюнтер унаследовал от отца, в чем имелась очевидная выгода: уголовную паству председатель знал как никто. И потому Бенкендорф, хотя нашел бы возражения, молчал и слушал.
Ознакомительная версия.
