Женщина, сидящая по другую сторону прохода, посмотрела на него и улыбнулась. Она была лет на десять старше его и одета по последней моде. Ее наряд предназначался для путешествий: серое шерстяное платье без кринолина было отделано синей тканью, выгодно оттенявшей светлые волосы. На мгновение их взгляды встретились, но дама тут же опустила глаза на челночное кружево, лежащее у нее на коленях. Шаман благоразумно отвернулся: он носил траур по отцу, и мыслям о том, чтобы насладиться извечной игрой между мужчиной и женщиной, не было места.
Он взял с собой в дорогу серьезную, только что вышедшую книгу, но не мог сосредоточиться на тексте, его думы возвращались к отцу.
Кондуктор уже прошел почти через весь вагон, однако Шаман заметил его, лишь когда тот положил руку ему на плечо. Молодой человек вздрогнул, поднял глаза и увидел перед собой румяное лицо. Усы кондуктора походили на две напомаженные ниточки, а еще он оказался обладателем рыжей с проседью бороды, которая сразу понравилась Шаману, поскольку совершенно не закрывала губ.
— Да вы, уважаемый, оглохли, что ли? — весело спросил кондуктор. — Я уже в третий раз обращаюсь — предъявите ваш билет, сэр.
Шаман рассеянно улыбнулся — такая ситуация была для него привычной.
— Да. Я действительно оглох, — объяснил он и показал билет.
Он смотрел, как за окном катятся назад широкие просторы прерии, хотя пейзаж совершенно не привлекал его: он был слишком однообразен. Кроме того, поезд очень быстро пролетал мимо: только остановишь на чем-то взгляд, а оно уже осталось далеко позади. Путешествовать лучше всего пешком или верхом. Всегда есть возможность притормозить, осмотреться, заскочить в трактир перекусить или справить нужду. Для пассажира поезда любое место тут же превращается в размытое пятно и исчезает.
Книга, которую он взял с собой, называлась «Больничные зарисовки». Ее написала какая-то женщина из Массачусетса по фамилии Олкотт, ухаживавшая за ранеными с самого начала войны. Изображенные ею страдания и кошмарные условия в госпиталях вызвали горячее обсуждение в медицинских кругах. Когда он читал эту книгу, то еще больше ужасался ситуации, невольно представляя себе, что эти страдания, возможно, выпали на долю его старшего брата, который воевал в разведке конфедератов и числился пропавшим без вести, если, конечно, не оказался среди неизвестных солдат, погибших в бою. Подобные мысли давали волю неизбывному горю и отчаянию из-за потери отца.
Он осмотрелся. В передней части вагона стошнило худенького малыша. Его побледневшая мать, которая сидела в окружении тюков и трех других детей, подскочила к нему и поддержала ему голову так, чтобы он не запачкал их вещи. Шаман подошел к ней, когда она уже начала неприятную, но необходимую уборку.
— Давайте я помогу ему. Я врач.
— У нас нет денег, мы не сможем вам заплатить.
Жестом он показал, что денег не нужно. От рвотных спазмов мальчик вспотел, но кожа была прохладной, гланды не набухли, а глаза казались достаточно яркими.
Он спросил, как ее имя. Она ответила, что ее зовут миссис Джонатан Спербер, что она из Лимы, штат Огайо. Едет к мужу, фермеру, получившему вместе с другими квакерами участок земли в Спрингдейле, в пятидесяти милях к западу от Давенпорта. Мальчишку звали Лестер, ему уже исполнилось восемь лет. Он все еще был бледен, но, поскольку румянец постепенно возвращался на щеки, можно было заключить, что ничего серьезного с ним не случилось.
— Что он ел в последнее время?
Порывшись в засаленном мешке из-под муки, женщина со скорбным видом извлекла оттуда домашнюю колбасу. Колбаса была зеленого цвета, запах красноречиво говорил о степени ее «свежести». Господи боже…
— М-м-м… Вы давали ее всем своим детям?
Она кивнула, и он посмотрел на остальных малышей, невольно восхищаясь их желудками.
— Больше их этим кормить нельзя. Она уже слишком сильно испортилась.
Она поджала губы.
— Не слишком. Ее хорошо просолили; мы едали и похуже. Если бы колбаса была совсем не пригодна для еды, других бы тоже стошнило, да и меня вместе с ними.
Он достаточно хорошо знал поселенцев, причем любых религиозных убеждений, и потому прекрасно понял, что она на самом деле имела в виду: кроме колбасы, есть им совершенно нечего; либо есть испорченную колбасу, либо голодать. Он молча кивнул и вернулся на свое место. У него был с собой настоящий рог изобилия, свернутый из страниц газеты «Коммершиал», выходящей в Цинциннати: три толстых бутерброда с постной говядиной на черном хлебе, пирог с клубничным джемом и два яблока, которыми он несколько минут жонглировал, чтобы развеселить детей. Когда он отдал продукты миссис Спербер, она открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но затем молча закрыла его. Жене поселенца не выжить без здорового реализма.
— Мы в долгу перед тобой, друг, — взволнованно произнесла она.
Светловолосая женщина, сидящая по другую сторону прохода, внимательно наблюдала за действиями Шамана, но он снова попробовал углубиться в книгу. Тут вернулся кондуктор.
— Слушайте, я только сейчас понял, что знаю вас. Мальчишка доктора Коула, из Холден-Кроссинга. Верно?
— Верно. — Шаман понял, что его выдала глухота.
— Вы не помните меня? Я Фрэнк Флетчер. Я раньше выращивал зерно чуть дальше, по дороге на Хуппоул. Ваш отец заботился о нашей семье, о всех семерых, целых шесть лет, пока я не продал землю и не пошел работать на железную дорогу и мы не переехали в Ист-Молин. Я помню, как иногда вы приезжали вместе с отцом: вы были еще совсем маленьким, сидели позади него на лошади и держались изо всех сил.
Отец мог уделять внимание сыновьям только во время вызовов к пациентам на дом, и они с удовольствием присоединялись к нему в поездках.
— Теперь и я вас вспомнил, — ответил он Флетчеру. — И вашу ферму тоже. Белый каркасный дом, красный сарай с жестяной крышей. А в землянке вы хранили продукты.
— Так все и было, точно. Иногда приезжали вы, а иногда ваш старший брат. Как его звали?
— Алекс. Мой брат Алекс.
— Да. Где он теперь?
— В армии. — Шаман решил не уточнять, в какой именно.
— Еще бы. А вы сами? Выучились на священника? — спросил кондуктор, окинув взглядом черный костюм, который двадцать четыре часа тому назад висел на стойке в магазине Зелигмана в Цинциннати.
— Нет, я тоже стал врачом.
— Батюшки! Неужели вам столько лет?
Он почувствовал, как сжались его губы: молодость была более серьезным изъяном, чем отсутствие слуха.
— Я уже достаточно взрослый. Работал в больнице в Огайо. Мистер Флетчер… в четверг мой отец умер.
