Но сейчас князя Ивана заботило другое — на Руси появилась-таки черная смерть. Эту страшную заразу все прошлые годы опасливо ждали из-за Волги, когда стали приходить пугающие вести от Орды. Но Бог миловал, погуляла зараза по границам Руси, а не тронула. В Орде немало народа полегло, потом с купцами к фрязам и их соседям перебралась, но русские земли миновала вроде… Уже успокоились, а язва с другой стороны явилась, откуда и не ждали — ганзейские купцы из-за моря принесли! Обошла-таки проклятая вокруг и Новгородом подобралась!
Черная смерть косит всех без разбору, ей все равно — князь или смерд. Люди начинают кровью кашлять, черным огнем и сгорают, нет от него спасения. Да так косит проклятая, что города пустыми остаются. Живые не успевают не то что отпеть, просто хоронить мертвых! Не по-людски, не по-христиански, но роют скудельницы близь храмов и складывают трупы рядками, на большее сил не хватает. На десяток почивших едва одного живого сыщешь. В Белозерске, слышно, ни души не осталось, в Глухове тоже… в Смоленске пятеро живых тихо притворили ворота мертвого города и ушли куда глаза глядят.
Седмицу назад князь сам слышал пересказ, как человек сгорает от проклятой. Из Торжка приехала невестка ближнего боярина Фомы, смотрела остановившимся взглядом, точно порченая, трясущимися губами рассказывала, как у нее вся семья братова померла, едва сама успела бежать и детишек увезти. Боярин ругал глупую, что не вовремя детей к своим отцу с матерью прощаться возила. Верно ругал, их уже в живых не застала, и брата толком схоронить не сумела, вместе с другими в скудельнице зарыли, и сама едва не сгинула. Ее ближняя девка померла, до Москвы не доехав.
Слушая, вздыхали все: сколь же виновны русские пред Господом, что за грехи погибель не только старым, но и малым шлет! Страшную смерть. Сказывала Маланья, что мутить человека начинает, потом вдруг кашлем кровавым заходится, черными пятнами, точно меченый, покрывается и сгорает за три дня. Этот кашель кровавый и пятна и есть приговор, кто кровью захлебнулся — уже не выберется.
Во Пскове, который первым проклятье Господне на себе испытал, богатые по городу ходили, не то что милостыню, все свое добро раздавали, но не брал никто. Не хотели люди свои грехи множить, другого человека спасая. Кто мог, бежали куда глаза глядят, но не всем удалось и бежав выжить. Зато разнесли сначала по округе, потом и дальше беду неминучую.
В марте и в Звенигород принесли тяжелую весть, что в московский княжий дворец добрался мор, слег старший брат великий князь Симеон, плох очень! А митрополит Феогност уже помер! Иван Иванович с княгиней Александрой всю ночь стояли службу, за здравие великого князя и его семьи молились, а поутру звенигородский князь собрался ехать. Александра боялась за мужа, очень боялась, едет ведь хотя и к братьям, но больным, как бы самому не заразиться… Боялась, но молчала, негоже среднему брату не повидать старшего. А мор?.. Все в божьей воле, кому суждено помереть, тот не выживет.
У великого князя Симеона счастье в дому и раньше не всякий день бывало. Он женился уж в третий раз, первая женка Ольгердова дочка Августа померла, вторая оказалась пустой, но и у третьей Марии Тверской, обвенчать с которой едва-едва уговорил митрополита, что ни дите, то не жилец. До года не дотягивали или вовсе рождались мертвыми. Потому, когда целый год прожил Ванятка, названный в честь деда, радости отца не было предела. А следом за ним еще один сыночек народился, и снова крепенький.
Что могло помешать князю? Он силен как никто другой, наказ отца Ивана Даниловича, прозванного скорыми на язык москвичами Калитой, держит твердо, и сам Симеон прижимист, но с толком. Зря деньги не потратит, но и не пожалеет, если на дело надо. Братья со старшим не враждуют, что Иван, что Андрей наказ отцовский блюдут, во всем разумного Симеона слушаются. В одном беда была — наследника не хватало, так и с этим справился!
Конечно, тяжела жизнь нынче, то засуха, то мор… Зато с Ордой миром живут, с ханом Джанибеком дружны, если вообще можно дружить русскому князю с ордынским ханом. Только начала жизнь налаживаться, второй сыночек народился, Симеон в свою долю поверил, а тут черная смерть до Москвы добралась!
Кто принес? Бог весть. Наказанье Божье, по всему видно, да только как понять, кого наказывает? Не всегда худшие в черном огне сгорают, сколько толковых померло — не перечесть. Москва словно враз почернела. А еще красный цвет… Этот от крови, какой люди кашляют перед смертью.
Запереться бы, спрятаться, переждать… Да как запрешься, если есть, пить надо, скотину кормить, да и дела делать? Мужик знает: завтра помирать собрался, а сегодня все равно сей. Но скоро и сеять на Руси некому будет.
Митрополит распорядился, чтобы чернецы подбирали умерших. По городу словно в страшном сне двигались одетые в черное люди, собирая и складывая на дроги трупы. В остальном город опустел. Но скоро и чернецы уже не справлялись, тогда тысяцкий Василий Протасьевич Вельяминов приказал своим помочь, а чтобы не забоялись, сам вместе с другими пошел. Усовестились воины, но от смерти это никого спасти не могло.
Напротив, хуже сделали, видно, кто-то и принес митрополиту и в княжеские покои заразу страшную. А та уязвила сначала самое дорогое — первыми померли маленькие княжичи. Но еще раньше — митрополит Феогност. За одну неделю князь Симеон потерял и наставника, и наследников. Вельяминов, сам уже недужный, смотрел на Симеона Ивановича и понимал, что тот не жилец. Князю всего-то тридцать шесть, а состарился вдруг, почернел и без язвы. Такому занедужить легче легкого.
Так и произошло — следующим слег сам Симеон Иванович. Потому помчался гонец в Звенигород к младшему брату князя Ивану, чтоб успел попрощаться со старшим… Другой брат Андрей Иванович и без того был в Москве.
Иван Иванович поцеловал жену, махнул рукой сопровождавшим и, не оборачиваясь, направил коня прочь со двора. Княгиня не сдержала вздох: вернется ли?
Никогда прежде Иван Иванович не смотрел такими глазами на землю, что ему дедом и отцом завещана. И не в том дело, что теперь князем московским мог стать, а потому как была эта земля точно истерзана.
Большинство деревень старались проехать не то что не останавливаясь, а вовсе галопом. В Москве людские трупы чернецы подбирали, а кто в вымерших селах это делать станет? Если и оставался живой, то помер бы от вони, что вдоль дорог стояла. Из запертых хлевов доносился рев голодной скотины, выли страшным воем не снятые с цепей собаки либо кидались одичавшие, сумевшие оборвать привязь или выпущенные помиравшими хозяевами. Черными стаями носились с жутким карканьем вороны. По их горластым стаям можно было издали определить вымершую деревню.
