Господин жандармский подполковник, сие означало, вот-вот должен появиться из-за угла…
Сабинин подобрался, держа правую руку поблизости от левого внутреннего кармана. Улица, залитая солнцем, была пустынной и сонной, на миг возникло непонятное, саднящее ощущение, что это уже было однажды в его жизни, – господи, да откуда?!
Он видел все окружающее невероятно отчетливо – кудряш скреб, как ленивая мышь, кожа на боку у извозчичьей лошаденки дергалась, отгоняя мух, четкие тени лежали на булыжной мостовой, словно вырезанные из сероватой бумаги…
Однако вместо жандарма из-за угла появился извозчик, свернул в их сторону. В пролетке с опущенным верхом сидела молоденькая девица – надувшись, демонстративно отвернувшись от спутника, почти столь же юного студентика в зеленоватой тужурке института путей сообщения. Положительно, он был вполпьяна, что-то горячо твердил, наивно веря, что поможет делу яростной жестикуляцией, но девица выглядела столь упрямой и непреклонной, что никакие слова и жесты помочь делу не могли, даже стороннему наблюдателю ясно.
Пролетка остановилась чуть впереди. Девица, проворно высыпав серебро в ладонь извозчика, спорхнула с подножки и, не поворачиваясь, жестяным голосом приказала:
– Увезите отсюда этого… субъекта.
– Па-ашел! – закричал студент-путеец совершенно противоположное, с размаху впечатав в корявую ладонь извозчика синенькую кредитку. – Гал-лопом отсюда, эфиоп!
Извозчик, должно быть, во мгновение ока сопоставил полученную от обоих мзду и, не колеблясь, сделал выбор в пользу более щедрого даяния, сиречь кредитного билета, подлежащего свободному размену на золото… Опасаясь лишиться пятирублевой бумажки в случае промедления, он так хлопнул вожжами, что лошаденка рванула с места подобно Буцефалу. Миг – и его уже не было.
Девица топнула ножкой в неподдельной ярости:
– Виктор, я вам запрещаю за мной следовать!
И упорхнула в парадное. Глядя через плечо растерянно топтавшегося студиозуса, Сабинин ощутил азартный холодок – мишень приближалась. Он вышел из-за угла и двигался в их сторону неторопливой походкой уверенного в себе человека, хозяина жизни, наделенного правом карать и миловать, – высокий, румяный мужчина в партикулярном, полнокровный, крепкий, ходячее олицетворение латинской пословицы касательно здорового тела и здорового духа. Идти до своего парадного, до своей нежданной гибели ему оставалось всего ничего – вот только пьяненький студиозус стал той самой непредвиденной случайностью, которой так опасаются понимающие люди…
– Господа! – уныло и растерянно воззвал юнец, обращаясь, ясное дело, к ним, поскольку никаких других господ в данный момент рядом с ним не имелось. – Вот попробуйте стать третейскими судьями в извечном и мучительном вопросе о женском вероломстве…
Жандарм уже миновал извозчика, сообщника, ему оставалось до парадного каких-то десятка полтора шагов…
Они обменялись молниеносными взглядами. Прокопий взглядом и скупыми мимическими жестами дал понять, что берет неожиданную помеху на себя. Шагнул к студенту, взял его под локоток – той самой клещеподобной хваткой, несомненно – и, оттеснив подальше от парадного, внушительно начал:
– Позвольте уж на правах старшего заявить вам, юноша, что нахожденье в таком виде посреди бела дня…
Остального Сабинин не слышал. Он шагнул навстречу жандарму, изо всех сил стараясь не выдать себя каким-то движением или взглядом, рука скользнула за отворот сюртука, ладонь сжала рубчатую рукоятку бельгийского браунинга, второго номера, большой палец отвел ребристую кругляшку предохранителя вниз, патрон был уже в стволе…
– Стой! – стеганул по нервам отчаянный вскрик. – Ваше благородие, у него пистоль…
Это кудряш-дворник рванулся в их сторону, отшвырнув глухо стукнувшуюся о булыжники метлу, выхватив откуда-то из-под фартука вороненый наган…
Не колеблясь, Сабинин дважды выстрелил в него – практически в упор.
Наган глухо звякнул о мостовую. Сломавшись в коленках, кудряш медленно и нелепо опустился ничком на булыжник, скорчившись, зажав обеими руками грудь. И замер без движения, только ноги еще пару секунд дергались.
Не теряя времени, жандарм метнулся к парадному, вжав голову в плечи, охнув и выкрикнув что-то нечленораздельное. Сабинин, вытянув руку с пистолетом, поднятым на уровень глаз, расчетливо давил на спуск – раз, два, три! Выстрелы трещали негромко и как-то даже несерьезно. Четыре! Успевший уже распахнуть тяжелую дверь жандарм завалился лицом вперед, последняя, седьмая пуля Сабинина прошла мимо цели, пробив толстое зеркальное стекло в окне на первом этаже. Но это уже не имело значения – ноги лежащего, торчавшие из узкой щели меж косяком и дверью, захлопнувшейся под действием сильной пружины, были абсолютно неподвижны…
Оглянувшись, Сабинин констатировал, что студент форменным образом выпал из ума, ошеломленный то ли разыгравшейся на его глазах сценой, то ли ее молниеносностью. В два прыжка оказался на крыльце, заглянул в парадное.
Извозчик уже мчал к ним, кнут звонко полосовал лошадиную спину. Последний раз махнув кулаком под носом студента, Прокопий рявкнул:
– И ничего не видел! Иначе под землей сыщу, кишки выну!
Заехав бедолаге левой под душу, отчего студиозус вмиг согнулся пополам, задохнулся, одним прыжком оказался рядом с Сабининым, подтолкнул его к пролетке:
– Жив-ва! Прыгай!
Изловчившись, Сабинин ухватился за опущенный верх, рывком бросил тело на сиденье. Рядом плюхнулся Прокопий, ткнул кучера кулаком в шею:
– Гони, Вася, гони, милый!!!
Где-то позади – в безопасном отдалении, ага! – раздалась первая трель полицейского свистка, неуверенная, прерывистая. Вася хлестал кнутом, как ошалелый, гладкая лошадка неслась во весь опор. Мелькнула парочка удивленных лиц, кто-то громко выругался, махая тростью; завизжала женщина, шарахнулась на тротуар собака, гремели колеса…
После третьего лихого поворота за угол Вася натянул вожжи, и лошадь пошла нормальной рысцой, не привлекая ненужного внимания господ городовых и просто публики. Прокопий давно уже поднял верх, погоней и не пахло, так что всё было в порядке…
– Пистолет спрячь, – распорядился Прокопий тихо, пожалуй, даже ласково. – Пистолет спрячь, Коленька, всё…
Сабинин обнаружил, что сжимает в руке разряженный браунинг, и торопливо сунул его в широкий внутренний карман. Криво усмехнулся, помотал головой:
– Н-ну…
– Ничего, ничего… – Прокопий с неожиданной для него душевностью потрепал по плечу. – Наповал, а?
– Да уж, изволите видеть, – звенящим голосом сказал Сабинин. – И не шелохнулся, четыре пульки в спину, в затылок… В лучшем виде… – Он все еще задыхался. – Мертвее дохлого… Последнюю только промазал… Стекло жалко…
