Герцогиня Савойская хорошо изучила меня: она переслала мне тайком письмо для своей августейшей дочери герцогини Бургундской, поручив мне передать его в ее собственные руки, получить ответ и отправить его тем же путем.
Я попросила знакомую женщину-пьемонтку, состоявшую на службе у юной принцессы, переговорить с ней обо мне. Герцогиня Бургундская соблаговолила назначить мне аудиенцию на вечер, после своего официального отхода ко сну, то есть в то время, когда она располагала наибольшей свободой и ее никто не тревожил.
Увидев меня, принцесса бросилась ко мне на шею, удостоила поцелуя, словно я была герцогиней, и горько разрыдалась.
— О, мой бедный, мой несчастный отец! — повторяла она. — Если за помощью взывают ко мне, значит, все его возможности исчерпаны? Как горько, а надо делать вид, что я радуюсь… Какое счастье, что можно поговорить с вами! Так зачем вы пришли?
Я вручила ей письмо ее королевского высочества. Она прочитала его и покачала головой:
— Увы! Я теперь не принцесса Савойская, а герцогиня Бургундская и не имею права делать что-либо для своей семьи. Нрав короля известен моей матери: его величество расположен ко мне, это правда; я развлекаю его и при этом могу добиться того, чего никто другой не добьется, однако для отца сделать ничего не смогу. Я не осмелюсь на такой поступок, да и господин герцог Бургундский не одобрил бы меня.
— Следовательно, остается лишь спокойно наблюдать, как гибнет Савойя и ее государь, ваш отец и ваша страна, сударыня? — воскликнула я.
Принцесса заплакала, затем, громко рыдая, стала повторять:
— Я здесь не хозяйка, а король ничего не хочет знать.
— Попытайтесь, ваше высочество, не бойтесь бросить на себя тень, подумайте, какой великой цели вы послужите!
— Не забывайте, что мои действия не одобрил бы ни отец мой, ни муж.
— Вас одобрит ваше сердце, сударыня, вас одобрят все те, кто способен понять положение, в каком вы оказались.
— Что ж, я попытаюсь.
— Да вознаградит вас Господь!
— А вы?.. Вы столь горячо защищаете моего отца, так почему же вы покинули его? Он написал об этом несколько слои своему поверенному, приказав передать вам веши, деньги, мебель, которые выслал для вас, но в письме не указал никакой причины…
— Сударыня, я оставила его королевское высочество потому, что мое положение стало невыносимо, и позвольте мне ничего больше об этом не говорить.
Принцесса велела мне прийти на следующий день в тот же час.
— Я поговорю с королем, — заявила она.
Придя в назначенное время, я узнала, что беседа произошла, но добиться принцессе ничего не удалось, она не успела сказать и десятка слов.
«Сударыня, — перебил ее Людовик XIV, — вы мне очень нравитесь, но никогда не говорите со мной о вашем отце, иначе я вспомню, что вы его дочь, и больше не буду любить вас».
Ненависть, какую король издавна питал к герцогу Савойскому, была непоколебима, и даже после их формального примирения он не простил принцу его сопротивления.
Виктор Амедей находился в крайне сложном положении; чтобы выстоять, ему нужно было напрячь все свои душевные силы. Я постоянно думала об этом и искренне раскаивалась, что покинула его. Мне казалось, что я смогла бы помочь ему нести тяжкую ношу, хотя, как выяснилось, в одиночестве он нес ее недолго.
Дон Габриель написал мне, что через несколько дней после моего отъезда г-жа ди Сан Себастьяно, не имевшая как будто никаких дел при дворе, получила новую аудиенцию. Обо всем, что тогда произошло, я узнала полгода назад от подруги маркизы, пользовавшейся ее особым доверием. (Во времена могущества г-жи ди Сан Себастьяно все таились, но теперь ее никто не боится.) Эта дама показала и даже передала мне из рук в руки письма пьемонтской Ментенон, которые со всей очевидностью доказывают, с какой ловкостью и хитростью был осуществлен ее план, как она умела ждать, пользоваться любым обстоятельством, чтобы добиться своей цели, во всем уподобляясь той, которой она подражала.
Госпожа ди Сан Себастьяно обнаруживала свои тайные замыслы лишь тогда, когда она побеждала. Но до этого она была скромной, мягкой, услужливой и заискивающей перед всеми. Мне ставили в упрек высокомерие, она же решила проявить нечто противоположное. Таким образом ей хотелось подчеркнуть мою вину. При этом она притворно расхваливала меня повсюду, сожалея, что не познакомилась со мной поближе. Принца, грустившего обо мне, она утешала словами, полными нежности и смирения.
— Графиня ведь была очень счастлива! — повторяла герцогу г-жа ди Сан Себастьяно.
Ему следовало понять, что она способна ценить подобное счастье больше, чем я.
Ужасное происшествие, случившееся в скором времени, закрепило узы, связывающие маркизу и принца. Нужно отдать ей справедливость и признать, что в тех обстоятельствах она повела себя великолепно и оправдала доверие Виктора Амедея во всех отношениях.
Я верю тому, что маркиза действительно любила принца, но убеждена, что этой любви не были чужды честолюбие и эгоизм. Увы! Какой любви не свойствен эгоизм? Кто из нас любит исключительно ради того, кого мы любим? Я в своей жизни не встречала никого, кто, будучи подвергнут глубокому изучению, мог бы оспорить это утверждение, и потому и сама не притязаю на то, чтобы выглядеть лучше других.
Судьба окончательно отвернулась от герцога Савойского. Он защищал каждый клочок своей земли, но у него отнимали ее шаг за шагом! У него остался лишь Турин, осада которого была неизбежна. Герцог предвидел это уже давно, и город был обеспечен всем необходимым, насколько позволяли незначительные ресурсы разоренной страны.
Стало известно, что французские инженеры то ли случайно, то ли с помощью предателя добыли план оборонительных сооружений цитадели, поэтому все внутренние укрепления, все невидимые противнику постройки были немедленно переделаны, чтобы захваченные чертежи оказались бесполезными для осаждающих.
Гарнизон Турина был совсем немногочисленным, но отборным, а горожане, собравшие ополчение, проявили себя далеко не трусами: они умирали как герои, не жалея себя. Отряду императорской армии, которым командовал граф фон Шаун, удалось прорваться в крепость и оказать им значительную помощь.
Герцог не покидал линии обороны, и, казалось, появлялся повсюду одновременно, не щадя своего здоровья, не помышляя об отдыхе. Не стоит удивляться, что любовь подданных к нему граничила с исступленным восторгом.
Именно тогда маркиза ди Сан Себастьяно, пустив в ход все свои способности, приступила к атаке на принца.
Однажды вечером герцог вернулся к себе разбитый от усталости и, падая в кресло, произнес в присутствии нескольких приближенных слова, которые невольно сорвались у него с языка:
