Фигура Девы была готова. Оставалось решить, как увековечить себя.
Жаль, что ни времени, ни свободного места на полотне не оставалось для трогательной картинки «Видение Пречистой Заступницы графине де Монпеза, несчастной узнице свирепого султана».
Просто сердце кровью обливается, когда подумаешь, как бы мило все смотрелось! Увы, придется обозначить свое присутствие лишь гербом и девизом, труд тоже немаленький.
Жанна вздохнула и принялась вдевать новую нить.
Сначала, в первый день, она попыталась было приставить к вышиванию и Жаккетту, но та в кои-то веки сумела сообразить, что бывают вещи, которые лучше не знать и не уметь. Разоблачить мерзавку Жанне не удалось, пришлось все делать самой.
Герб славного рода де Монпезá… Как там его блазонировали[1]?
«В поле небесного цвета серебряный единорог».
Как же все хорошо друг к другу подходит:
небесно-голубой цвет — символ целомудрия, честности, верности и безупречности;
серебро из добродетелей означает чистоту, надежду, невинность и правдивость, а из мирских свойств — благородство, откровенность, белизну;
единорог же вообще самый выразительный символ силы, чистоты и целомудрия.
Не герб — картинка!
И что самое приятное, все эти качества просто букетом собрались в ней, Жанне, даже странно, что все так сошлось!
Жанна растроганно вздохнула и принялась наметывать контур герба.
«Удобно, что женщинам не надо изображать тарч, можно ограничиться одним ромбом, да и шлем вышивать не придется[2]. Хотя, с другой стороны, обидно — половина красоты герба теряется. Несправедливо это.
Надо еще подумать, каким образом герб покойного мужа присоединить. Можно просто присоединить его к отцовскому гербу с правой стороны.
Можно поместить его в рассеченный щит на правую половину, а можно вышить герб герцога де Барруа поверх отцовского герба в центре, в маленьком ромбе. Но не хочется единорога портить.
Вышью отдельным гербом справа».
И Жанна рядом с ромбом решительно наметила треугольник. Но бывают моменты, когда решительность ни к чему. Игла уколола палец.
Жанна ойкнула и бросила шитье. Торжественного настроения как не бывало. Опять забурлила злость на камеристку — ну где это видано, чтобы девица из деревни не умела вышивать?
— Жаккетта! — прижимая к пальцу платок, резко сказала Жанна. — Объясни мне, будь так добра, чем ты занималась дома до того, как попала в замок?
Жаккетта сразу поняла, что госпоже опять неймется приобщить ее к вышиванию, поэтому она осторожно ответила:
— Родителям по хозяйству помогала.
— И в чем заключалась твоя помощь? — вкрадчиво спросила Жанна.
— Дом убирала, с братьями нянчилась, в коровнике да в курятнике работала… — на всякий случай не стала врать Жаккетта.
Жанна поморщилась.
— Неужели ты ни разу иголки в руках не держала?
— Нет! — раскрыв пошире глаза, сказала Жаккетта. — У нас платья старшая сестра штопала. Мне и некогда было — в коровнике вечно дел невпроворот!
— Я очень удивляюсь выбору моей матушки! — в сердцах бросила Жанна. — И как это она тебя в коровнике разглядела? Нашла место, где горничную единственной дочери брать!
— Госпожа Изабелла меня не в коровнике разглядела! — обиделась Жаккетта. — Она меня на празднике святого Жака заметила, я ей на подол наступила. Случайно…
— Ну-у, теперь я ничему не удивляюсь. Матушка взяла тебя с тайной надеждой, что ты и у меня по шлейфу гулять станешь, как по площади! — фыркнула Жанна. — Ей почему-то не нравились фасоны и расцветки моих платьев. Завидовала, я так думаю!
Боль в пальце утихла, Жанна успокоилась и опять принялась за вышивку.
Пробивала острая игла полотно. День клонился к вечеру.
Жанна думала, что уже завтра надо идти в папскую канцелярию. А страшно. Страшно идти, но и бежать некуда…
Жаккетта продолжала смотреть на необъятный, по ее меркам, город.
«Вот ты какой, Рим! — удивлялась она. — Ты здесь, и я здесь, вот странно! И куда только судьба не забросит!»
Жанна затянула последний узелок. Вышитое полотно было готово.
— Завтра с утра мы идем в канцелярию! — громко и резко сказала она, прогоняя свои страхи. — И сделай милость, отлепись наконец от окна!
Поход в любую канцелярию, где нет знакомого лица, или записки от влиятельной персоны, или хорошей смазки колесиков любого дела в виде золотых кружочков, неизбежно превращается в тягучую, нудную процедуру.
Жанна никаких иллюзий на этот счет не питала и после первого посещения резиденции Его Святейшества даже не расстроилась.
В конце концов, из всего можно извлечь пользу. Пусть медленно вращаются зубчатые колеса церковно-чиновничьей машины — если это происходит в Риме, то можно и подождать. Вышивка, слава богу, закончена, а Великий город не даст скучать.
Сегодня же вечером надо принять ванну и смыть пыль, осевшую на нее, Жанну, за то время, пока она надрывалась за пяльцами. И достать из своего надежного хранилища — нижней юбки, где зашиты драгоценности, какое-нибудь новое украшение. Ведь в каждом монахе спрятан мужчина, иначе римские матроны не были бы так вызывающе красиво одеты!
* * *
В то же утро, когда Жанна первый раз посетила владения папы, у Жаккетты произошла встреча, о которой госпожа не узнала.
…Когда они поднялись на Ватиканский холм, Жанна, повинуясь внезапному порыву, решила исповедоваться и направилась в базилику Святого Петра[3], построенную, по преданию, на месте гибели апостола.
Жаккетта осталась на площади перед церковью.
Ее пугало обилие кругом лиц духовного звания, спешащих по делам или просто прогуливающихся. И пристальные взгляды в ее сторону.
Чувствуя смущение, страх и неловкость, Жаккетта, как в броню, машинально закуталась в свое белое арабское покрывало с головой, оставив только щелку для одного глаза, как учила ее госпожа Фатима.
Она даже не сообразила, что именно восточное покрывало и заставляло прохожих выделять ее из толпы.
В это время из ворот Ватиканской резиденции папы выехала кавалькада всадников, спешащих на соколиную охоту.
На руках у охотников, вцепившись в специальные перчатки, сидели невозмутимые соколы. Их маленькие головы были покрыты расшитыми колпачками.
Восточные одежды всадников поражали разноцветьем, как и роскошное убранство их коней.
Главный в кавалькаде — невысокий упитанный мужчина в светлых одеждах и тюрбане — сидел в седле с царским достоинством. Лицо его было надменно и непроницаемо.
