– Это он! Это он! – в отчаянии прошептал Анри, прислонившись к стене, чтобы не упасть.
Не успел он выразить в словах эту властную, неодолимую, господствующую над всем мысль, как снова раздался лязгающий звук ключа в замке, и, хотя звук этот был едва слышен, его уловил слух возбужденного до крайности Анри.
Невыразимый трепет пробежал по всему телу юноши. Он снова прислушался.
Вокруг него возникла такая тишина, что он различал удары собственного сердца.
Прошло несколько минут, но то, чего он ожидал, не появлялось.
Но хотя глаза ничего не видели, слух говорил ему, что кто-то приближается.
Он услышал, как от чьих-то шагов заскрипел песок.
Внезапно темная линия буковой поросли как-то зазубрилась: ему почудилось, будто на этом черном фоне движутся тени еще более темные.
– Он возвращается, – прошептал Анри, – но один ли? Есть ли с ним кто-нибудь?
Тени двигались в ту сторону, где луна серебрила край пустыря.
Когда человек в шерстяном камзоле, идя в противоположном направлении, дошел до этого места, Анри показалось, будто он узнает Реми.
На этот раз Анри ясно различил две тени: ошибки быть не могло.
Смертельный холод сжал его сердце, словно превращая его в кусок мрамора.
Обе тени двигались очень быстро и решительно. Первая была в шерстяном камзоле, и теперь, как и давеча, графу показалось, что он узнал Реми.
Вторую, целиком закутанную в мужской плащ, распознать было невозможно.
И, однако, Анри чутьем угадал то, что не мог видеть.
У него вырвался скорбный вопль, и, как только обе таинственные тени исчезли за буками, он поспешил за ними, перебегая от дерева к дереву.
– О господи, – шептал он, – не ошибаюсь ли я? Возможно ли это?
Дорога вела вдоль буковой рощи к высокой изгороди из терновника и шеренге тополей, отделявших павильон герцога Анжуйского от остальной части парка. В этом уединенном уголке были красивые пруды, извилистые тропинки, вековые деревья, – их пышные кроны луна заливала потоками света, в то время как внизу сгущался непроницаемый мрак.
Приближаясь к изгороди, Анри чувствовал, что у него перехватывает дыхание.
И правда: столь вызывающе нарушить распоряжения принца и заняться такой дерзновенной слежкой означало действовать не так, как подобает верному и честному слуге короля, а как поступает низкий соглядатай или ревнивец, готовый на любую крайность.
Но тут преследуемый им человек, открывая калитку в изгороди, отделявшей большой парк от малого, сделал движение, благодаря которому открылось его лицо: это был действительно Реми. Граф отбросил всякую щепетильность и решительно двинулся вперед, невзирая ни на какие возможные последствия.
Калитка закрылась. Анри перескочил прямо через изгородь и снова пошел следом за таинственными посетителями принца.
Они явно торопились.
Но теперь у Анри появилась новая причина для страха. Услышав, как под ногами Реми и его спутника заскрипел песок, герцог вышел из павильона. Анри бросился за самое толстое дерево и стал ждать.
Увидел он очень мало: как Реми отвесил низкий поклон, как его спутник сделал реверанс по-женски, вместо того чтобы поклониться по-мужски, как герцог в совершенном упоении предложил этой закутанной фигуре опереться на его руку, словно он имел дело с женщиной.
Затем все трое направились к павильону и исчезли в сенях. Двери за ними закрылись.
«Пора кончать, – подумал Анри, – надо отыскать более удобное место, откуда я смогу увидеть малейшее движение, не будучи никем замеченным».
Он выбрал группу деревьев между павильонами и шпалерами с фонтаном посередине. Это было непроницаемое убежище: не ночью же, во мраке холодном и сыром у этого фонтана, стал бы принц пробираться через кустарник к воде.
Спрятавшись за статую, высившуюся над фонтаном, и достаточно высоко устроившись на пьедестале, Анри мог видеть все, что происходило в павильоне, ибо как раз перед ним находилось его главное окно.
Так как никто не мог или, вернее, не имел права проникнуть сюда, никаких предосторожностей не принимали.
В комнате стоял роскошно накрытый стол, уставленный драгоценными винами в графинах венецианского хрусталя. У стола стояло только два кресла для участников ужина.
Герцог направился к одному из них, отпустил руку спутника Реми и, пододвинув для него другое, сказал что-то, видимо предлагая ему снять плащ, очень удобный для хождения по ночам, но совершенно неуместный, когда цель этого хождения достигнута и когда цель эта – ужин.
Тогда особа, к которой обращался принц, сбросила плащ на стул, и свет факелов ярко озарил бледное, величественно прекрасное лицо женщины, которую сразу же узнали расширенные от ужаса глаза Анри.
Это была дама из таинственного дома на улице Августинцев, фландрская путешественница – словом, это была та самая Диана, чей взгляд разил насмерть, словно удар кинжала.
На этот раз она была в женской одежде, в платье из парчи: бриллианты сверкали у нее на шее, в прическе и на запястьях.
От этих украшений еще заметнее казалась бледность ее лица. В глазах сверкало такое пламя, что можно было подумать, будто герцог, употребив какой-то магический прием, вызвал к себе не живую женщину, а ее призрак.
Если бы статуя, которую Анри охватил руками холоднее мрамора, не служила ему опорой, он упал бы ничком в бассейн фонтана.
Герцог был, видимо, опьянен радостью. Он пожирал глазами это изумительное существо, сидевшее против него и едва прикасавшееся к поставленным перед ним яствам. Время от времени Франсуа тянулся через весь стол, чтобы поцеловать руку своей бледной и молчаливой сотрапезницы. Она же принимала эти поцелуи так бесчувственно, словно рука ее была изваяна из алебастра, с которым могла сравниться по белизне и прозрачности.
Время от времени Анри вздрагивал, поднимал руку, вытирая ледяной пот, струившийся у него по лбу, и задавал себе вопрос:
– Живая она? Или мертвая?
Герцог, изо всех сил пуская в ход все свое красноречие, старался, чтобы строгое чело его сотрапезницы разгладилось.
Реми один прислуживал за столом, так как герцог удалил всю свою челядь. Иногда, проходя за стулом своей госпожи, он слегка задевал ее локтем, видимо, для того, чтобы оживить этим прикосновением, вернуть к действительности или, вернее, напомнить, где и для чего она находится.
Тогда лицо молодой женщины заливалось краской, в глазах вспыхивала молния, она улыбалась, словно какой-то волшебник дотрагивался до скрытой в этом умном автомате пружины, и механизм глаз давал искры, механизм щек – румянец, а механизм губ – улыбку.
