на спину, болтая в воздухе кривыми голыми ногами, а Карнавал, свалившись с бочки, порвал штаны, и монах охаживал его трещоткой по обильным розовым ягодицам, пока Кроули, изловчившись, не надел ему на голову огромный сдобный калач.
— Ура Карнавалу! — демон подхватил толстяка подмышки, попытался поднять и рухнул под его тяжестью.
— Ой, задавили, ой, спасите! — заверещал он, выскальзывая из-под грузного тела и оставляя его барахтаться в груде сосисок и булок.
По площади гулял смех. Он гнал прочь зиму, холод, голод, нужду. Да, завтра они вернутся, наступит Великий Пост, но сегодня — день Карнавала, день буйства и обжорства, день шутов и дураков. День вольного дыхания жизни.
Азирафель радостно ухнул, схватил подвернувшуюся под руку гирлянду сосисок и огрел ими Кроули. Тот в ответ запустил в него пирожным со взбитыми сливками.
— Эй, в четырнадцатом веке еще не пекли таких пирожных!
— Не все ли равно, какой сейчас век? — мимо уха просвистел целый торт.
— А и впрямь, — согласился Азирафель, посылая в полет крупную розовую зефирину. — Да здравствует Карнавал!
— …Очень шумно. И слишком много людей. Придется навести порядок.
Лишь двоим из сотен, собравшихся на площади, было дано услышать этот спокойный холодный голос. И двое замерли, видя одно: встал над площадью белый конь со всадницей в золотой короне. У ног коня черным ковром копошились крысы.
Глава 7. Как следует выглядеть ангелам?
Январь не торопился со снегом. В первые дни зимы припорошило белым мост Сен-Бенезе, пологий берег Роны, кусты облетевшего орешника у воды, но недели две спустя наползла с моря теплая сырость, за ночь сожрала весь снег, и на целый месяц в Авиньоне наступила весна не весна, зима не зима, а что-то слякотное, мутное, с низкими пухлыми тучами и редким бледным солнцем.
На берегу, там, где орешник рос погуще, остановились табором сицилийские паломники. В городе на постоялых дворах дерут три шкуры, да и ограбить могут запросто. Ничего, ночи пока не морозные, войлочные одеяла теплые, костер жаркий: переночуем, не впервой!
Распряженные мулы разбрелись по берегу щипать прошлогоднюю траву. В котле над костром забулькала похлебка, утомленные путники потянулись к огню. Один из паломников, изможденный молодой мужчина, тяжело закашлялся и провел ладонью по блестящему от пота лбу.
— Ты, видать, совсем расхворался, Джанни, — участливо заметил кто-то. — Иди похлебай горячего.
— Знобит что-то, — подтвердил Джанни. — И дышать тяжело.
Позже, отойдя за малой нуждой в кусты, он нащупал в паху странные выпуклости, которых вчера, вроде бы, не было. Наутро они превратились в плотные шишки, и точно такие же обнаружились подмышками. К вечеру у Джанни усилился жар и начался бред. На следующий день слегла в такой же лихорадке одна из паломниц.
Приглашенный из города лекарь, едва увидев почерневшие опухоли размером с куриное яйцо, отшатнулся в ужасе и поспешно ушел, если не сказать сбежал, бросив напоследок совет протирать подмышки уксусом. В тот же день, не сказав никому ни слова, он со всем семейством уехал из города.
Паломники ходили в церковь, на базар, в лавки, хотя с каждым днем заболевших среди них становилось все больше. Здоровые, как могли, заботились о хворых: усердно молились и жертвовали последние гроши в храмы.
Но уксус не помог. Не спасли ни молитвы, ни прикладывание частиц мощей святых: весь покрытый багровыми и черными пятнами, в бреду и жару Джанни умер через три дня, и его похоронили на городском кладбище. Вслед за ним скончались еще пятеро, а заболели сразу пятнадцать — все, кто отправился в Авиньон из Сицилии.
В зеленоватой воде Роны отражался сооруженный из оглоблей и одеял шатер, из которого больше никто не выходил. Отощавшие мулы понуро бродили между пустыми повозками.
На травянистой кромке, там, где мерно плескалась мелкая волна, стоял белоснежный конь. На нем восседала красавица в золотой короне. Доставая макушкой ей до локтя, рядом возвышалась человеческая фигура в длинном черном плаще с глубоко надвинутым капюшоном. Зеркало воды перед ними оставалось пустым.
— Ты не думал о том, чтобы нанять помощника? — поинтересовалась красавица.
— ПОКА Я И САМ СПРАВЛЯЮСЬ.
— Но у тебя скоро будет очень много работы.
— ЗНАЮ. РУТИНА. У ТЕБЯ НИКАКОЙ ФАНТАЗИИ. МНЕ БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ РАБОТАТЬ СО ВТОРЫМ.
— Делай свое дело и не рассуждай.
Десяток серых теней, сбившись в одно недоумевающее облако, вылетел к берегу.
— ВАС, КАЖЕТСЯ, ДОЛЖНО БЫТЬ РАЗА В ДВА БОЛЬШЕ?
— Они еще… А мы, что, уже?! А ты… то есть, вы… — на разные голоса зашелестело облако.
— ВЫ — ДА. СЛЕДУЙТЕ ЗА МНОЙ.
— Но куда?!
— ТУТ НЕДАЛЕКО. ИЛИ ДАЛЕКО. КОМУ КАК.
Трупы паломников похоронили в братской могиле неделю спустя, когда местные воришки, наведавшись под мост, разнесли весть о повальном море среди сицилийцев. Мулов переловили, оставшийся скарб растащили по домам: не пропадать же добру. Причины смерти никто не доискивался: отравились тухлой солониной, дешевым вином, да мало ли причин! Померли и Бог с ними. Что же до полчищ черных крыс, наводнивших город, то они оставались незаметны… пока не пробил их час.
* * *
Белый конь вышагивал по брусчатке. Копыта опускались на камень с тихим сухим стуком, будто ветер перебирал мертвые кости. Всадница в золотой короне снисходительно поглядывала на улицы Авиньона с высоты конской спины.
— И не с-с-споткнется…
— Да уж, гарцует как победительница.
Ангел и демон проводили Первого Всадника одинаково неприязненными взглядами.
— Что, собственно, тебе тут понадобилось? — спохватился ангел, попутно превращая в белые розы жирных черных крыс, шнырявших в тени домов. — Лично я иду на работу, к папе Клименту. Прочь с моего пути, адское порождение!
Кроули ничуть не смутился и, разумеется, дорогу не уступил. Подбоченился, звякнув бубенцами рукавов роскошного лилового упелянда, прицельным плевком сжег ближайшую крысу и с вызывающей ухмылкой ответил:
— Этот город пока еще Раю не принадлежит, так что я хожу где вздумается. И, между прочим, тоже иду на работу. К папеньке. Слушай, а как мы с ним поступим? Будем предупреждать? Мне пока никаких указаний на его счет не давали.
Азирафель пожал плечами.
— Мне тоже, и не думаю, что дадут: для нашего, хм, подопечного, эпидемия — лучший способ заслужить место в Раю.
— Если только не сбежит из города при первой возможности, — заметил Кроули. — У нашего папы имеется премилое владение в предместье.
— В свое время я попытался предупредить Юстиниана, но он поднял меня на смех. С тех пор я никого не предупреждаю, пусть каждый смертный встречает свою судьбу.
— Эй, Азирафель, это мне положено быть холодным циником!
Ангел опасливо оглянулся по сторонам,
