Юрий Градинаров - Братья

Ознакомительная версия.

Стенька осоловелыми глазами уставился в стоявшего на разливе казака:

– Эй, служивый, освежи-ка души нам с матросиком. Чтоб комар подох.

Они чокнулись, залпом выпили, закусили копченым гусем. Беседа потекла доверительней.

– Ты-то кем ходишь? Штурвальный, что ли, аль шкипер? – Стенька просто не знал флотских званий. – Я на лодке веслами гребу заместь колеса. И руль у меня на веслах. Чуть потабаню – и лодка развернулась. Один и гребу, и рулю. А ты какое дело правишь?

Парень показал руки с забитыми углем ногтями. Вздувшиеся по тыльным сторонам рук вены светились сквозь кожу синевой. Стенька от удивления погладил ладонью бороду и непонимающе уставился на матроса:

– Что-то я, малый, не разумею. Ну, руки как руки, будто на веслах долго сидел. Ладони вздутые. А ногти? Чернее земли!

– Кочегар я. Слышал о таком? С топкой управляюсь. С лопатой. А топка – сердце парохода.

Матрос похлопал себя ладонью по левой стороне груди.

– Котел погаснет, и махина становится корытом. Разве что по течению ее может нести.

Рыбак сконфуженно смотрел на матроса стекленелыми глазами и виновато моргал, будто просил прощения:

– Ты уж прости, браток, не разглядел, что ты сердце. Я думал, ты только швабру в руках держишь до мозолей да швартовы отдаешь. Недотепа я в этих делах. Давай еще по кружечке.

На другом конце длинного стола восседала приехавшая и местная знать. Кроме пристава Зверева, никто не увлекался вином. Не доверяли друг другу. После медовухи пили чай маленькими глотками, курили трубки, беседовали о назревших делах.

– Надо, Михаил Фомич, подумать о фельдшере. Тундра на тысячи верст, и нет лекаря. Шаманы еще кое-как лечат тунгусов, а пришлые люди – кто во что горазд. Мрут от пустячных хворей. А моровая язва приключится! Тогда – конец! Особенно страдают крестьяне низовского и затундринского обществ. Надо губернию тревожить, – настаивал Сотников.

– Писал, не раз! Сам трижды был у губернатора. Сетует, денег нет. Казна пуста. Я по школе вопрос ставил. Жди, говорит, лучших времен. А фельдшера вам не положено.

Киприян Михайлович почесал за ухом прямо через накомарник:

– Когда ж эти лучшие времена настанут? Может, вообще оставить этот кусок Русской земли, которую мы, казаки, по крупицам собирали до кучи, чтобы цвела империя под двуглавым орлом? Как думаете, Михаил Фомич?

– Оставлять ни в коем разе нельзя, Киприян Михайлович! Только оставим, тут сразу англичане будут. Они еще в далекие времена в Мангазею хаживали за пушниной. Хорошо, что царским указом наложили запрет для иноземцев. А то бы и нас достали.

Александр Петрович по-прежнему сидел в раздумье, но после слова «англичане» встрепенулся, выпрямил мощную спину и постучал слегка кулаками по столу. Посуда задрожала, заколебалась налитая в чашки медовуха.

– Если они пронюхают про уголь и медь, сразу полезут через льды. У них пароходы мощные. Начнут заключать концессии. Но пока жив Кытманов, ноги их тут не будет. Мы сами с усами.

Он улыбнулся, расстегнул пиджак, расправил плечи и добавил, глядя в глаза Сотникову:

– Если мы с тобой об угольке дотолкуемся, тогда и школа, и фельдшер – все будет! Дудинское городом станет! Енисейск затмит. Пристань соорудим и для пассажирских, и для грузовых судов. Тут и отстой, я смотрю, хороший будет у Кабацкого. Верно, Николай Григорьевич? – обратился к капитану.

– Да! У Кабацкого всегда затишье, когда на фарватере беляки гуляют. Остров волну гасит.

Благочинный Власьев вслушивался в разговор и норовил вставить слово.

– Священник тоже нужен разъездной для отправленья богоугодных дел и пришлым, и тунгусам.

– Тут, я думаю, церковь найдет деньги для духовника, – поддержал Сотников. – Так что, Прокопий Егорович, ищите деньги на сруб, на жалованье да и самого священника. Нужен крепкий боголюб, как отец Даниил, чтоб не сбежал от холода. И оленей ездовых следует церкви держать.

Кытманов больше не участвовал в разговоре. Его мысли были где-то далеко, в не знакомых ему Норильских горах. Ради этого он, человек дела, и приехал на Таймыр. Его мало интересовали проблемы, о которых говорили. Он в воображении рисовал свое видение развития этого края, где нашлось место и школе, и больнице, и пароходам, и заводам, и фабрикам. Он знал: только разработка угля и медной руды привлечет субсидии правительства. Но коль дело дорогое, то правительство может дать добро на ближайшие сорок девять лет частным компаниям, чтобы те сделали всю «черновую работу» от изысканий до строительства заводов, а после окончания договорного срока прибрать запасы к государевым рукам, как поступили с Демидовым на Урале, на Алтае. А надеяться, как наивный Кривошапкин, на казну – не надо. Крымская война вытянула последние копейки.

Крепостное право отменили. Тысячи крестьян заполонили города. Ищут работу. Иноземцы, как пишут газеты, строят заводы и шахты в Донбассе, на Урале. Капиталы вкладывают. Прогореть не боятся. Видят, как капитализм на паровых машинах едет по России. Вот и он, Кытманов, одним из первых в Енисейской губернии уловил стук английского паровика. Хотел пригласить англичан строить пароходы. Да повезло, встретил русского умельца Худякова. Паровую машину в шестьдесят лошадиных сил купил в Перми на заводе Гуллита.

Он себе цену знает. Ругает нередко себя за промашки, а Россию за тугодумство. Англия и Америка уже наводнили океаны своими пароходами. Бункеруются суда то на островах, где угля вдоволь, то на углематках, стоящих по маршруту пароходов. А мы только реки осваиваем. Да и паровики из-за границы возим, хотя отец и сын Черепановы первыми паровоз изобрели. Стыдно бывает за матушку-Русь.

Так думал золотопромышленник и судовладелец и не вмешивался в разговор туруханского начальника с Сотниковым.

Солнце уходило к горизонту. От дома Сотникова удлинялась долгожданная тень, и ее темного покрывала хватало, чтобы прохладой хоть чуть-чуть ублажить гостей за столом.

– Слава богу, тенек навис, а то и квас холодный не помогает, – вышел из раздумья Кытманов, вытирая усы от напитка.

– Потерпи, Александр Петрович! Скоро банька поспеет. Еще раз пот сгоним. Видишь, дымок пошел из каменки, – показал рукой Сотников на шлейф сизоватого дыма над крышей.

А народ гулял. Слышались песни, звуки жалеек, удары бубнов с колокольчиками. У самой воды, на толстом чурбане плотники боролись на руках с матросами. Рядом стояли четверти с вином и ведро с квасом. Победителя потчевали хмелем, побежденного – квасом. Два матроса сняли с судна фисгармонию, поставили на песчаной косе, и над рекой поплыла песня о Ермаке. Пели так слаженно на два голоса, что регент церковного хора Иван Пантелеевич Хворов вздохнул, заслышав песню.

Ознакомительная версия.