— Господин виконт де Шарни?
— Это я! — выступая вперед, отвечал Изидор.
— Господина виконта просят пожаловать к королеве, — объявил лакей, пропуская виконта вперед.
— Вы меня дождетесь, Себастьен, не правда ли?.. — молвил Изидор. — Ежели, разумеется, доктор Жильбер меня не опередит… Помните, что я за вас отвечаю перед вашим отцом.
— Хорошо, сударь, — отвечал Себастьен. — Еще раз прошу принять мою благодарность.
Изидор последовал за лакеем, и дверь захлопнулась.
Себастьен снова сел на диван.
Перестав волноваться за здоровье отца, а также будучи уверен в том, что доктор простит его, принимая во внимание его намерение, Себастьен вспомнил об аббате Фортье, о Питу и подумал о том беспокойстве, которое должны были они пережить: один — из-за его бегства, другой — из-за письма.
Он даже не понимал, каким образом, несмотря на их задержки в пути, Питу не догнал их с Изидором, ведь стоило Питу лишь встать на свои длинные, как ходули, ноги, и он легко и просто мог догнать почтовую лошадь.
Вполне естественно, что, подумав о Питу, он перенесся мыслями в привычную обстановку, то есть представил себя среди высоких деревьев, красивых тенистых аллей, увидел перед собой уходящий в синеющую бесконечную даль лес; потом вспомнил о странных видениях, посещавших его порой среди этих высоких деревьев, в глубине их зеленых куполов.
Он думал о женщине, которая столько раз являлась ему во сне и лишь однажды — так он, по крайней мере, полагал, — наяву; это было в тот день, когда он гулял в Саторийском лесу: эта женщина неожиданно появилась, мелькнула и исчезла, будто облако, в прекрасной карете, уносимой парой великолепных коней.
Он снова переживал глубокое волнение, охватывавшее его всякий раз, как он, словно во сне, видел эту женщину, еле слышно шепча:
— Мама! Мама! Мама!
Вдруг дверь, в которую вышел Изидор, распахнулась. На пороге появилась дама.
В это время глаза мальчика случайно остановились на этой двери.
Появление дамы до такой степени отвечало в эту минуту его мыслям, что, видя, как его мечта воплощается, Себастьен вздрогнул.
Однако потрясение его было тем больше, что в вошедшей даме соединились и его мечта, и реальность; это была и героиня его видений, и в то же время дама, которую он видел в Саторийском лесу.
Он вскочил, словно подброшенный пружиной.
Губы его в изумлении разжались, глаза широко раскрылись, зрачки расширились.
Он задыхался и не мог произнести ни звука.
Не обратив на него никакого внимания, дама величественно, гордо, высокомерно прошла мимо.
Несмотря на то, что внешне дама казалась совершенно спокойной, на самом деле нахмуренные брови, сильная бледность и учащенное дыхание указывали на то, что она находится в сильнейшем нервном напряжении.
Она прошла в гостиную, отворила другую дверь и вышла в коридор.
Себастьен понял, что снова ее потеряет, если не поспешит за ней. Он в растерянности, словно для того, чтобы убедиться, что это был не сон, взглянул на дверь, в которую она вошла, потом перевел взгляд на дверь, через которую она вышла, и бросился за ней следом, успев заметить, как подол ее шелкового платья мелькнул за углом.
Она услышала, что кто-то идет за ней, и ускорила шаг, словно спасаясь от преследования.
Себастьен со всех ног бросился бежать по коридору: было темно, и он боялся, как бы дорогое его сердцу видение не исчезло, как в прошлый раз.
Заслышав приближающиеся шаги, она пошла еще скорее и обернулась.
Себастьен радостно вскрикнул: это была она, она!
Увидев, что за ней бежит какой-то мальчуган, протягивая к ней руки, она, ничего не понимая, подбежала к лестнице и бросилась по ступенькам вниз.
Едва она успела спуститься на один пролет, как Себастьен выскочил за ней на лестницу с криками:
— Сударыня! Сударыня!
Его голос произвел на даму необычайное действие, заставив затрепетать все ее существо: она почувствовала в сердце нечто вроде болезненной истомы, пробежавшей затем по всем ее членам, после чего ее охватила дрожь.
Однако по-прежнему не понимая, что означает этот зов, и не отдавая себе отчета в своем волнении, она обратилась в настоящее бегство.
Но она не намного опережала мальчика и потому никак не могла убежать от него.
Они почти в одно время оказались внизу.
Дама выбежала во двор, где ее ждала карета; лакей уже распахнул дверцу.
Она быстро поднялась и села.
Однако прежде чем дверца захлопнулась, Себастьен проскользнул между лакеем и дверью и, ухватив беглянку за край платья, страстно припал к нему губами с криком:
— Сударыня! О, сударыня!
Молодая женщина взглянула на славного мальчугана, так ее вначале перепугавшего, и необыкновенно ласковым голосом, в котором, однако, еще чувствовались пережитое волнение и испуг, проговорила:
— Друг мой! Почему вы бежите за мной? Зачем вы меня зовете? Что вам угодно?
— Я хочу, — задыхаясь, отвечал мальчик, — я хочу вас видеть, я хочу вас поцеловать!
И совсем тихо, так, чтобы его могла слышать только дама, он прибавил:
— Я хочу назвать вас своей матушкой!
Дама вскрикнула, обхватила голову мальчика обеими руками и, словно внезапно прозрев, притянула его к себе и прижалась к его лбу горячими губами.
Потом, словно испугавшись, что кто-нибудь отнимет у нее этого ребенка, которого она только что вновь обрела, она втащила его в карету, толкнула в противоположный угол, сама захлопнула дверцу и, опустив стекло, приказала:
— Улица Кок-Эрон, номер Девять, первые ворота со стороны улицы Платриер.
Снова подняв стекло, она обернулась к мальчику.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Себастьен.
— Иди ко мне, Себастьен, иди сюда... вот так... дай прижать тебя к моему сердцу!
Потом она откинулась на спинку и, едва не теряя сознание, прошептала:
— Что же это за необычное ощущение? Неужто это и есть счастье?
Всю дорогу мать и сын обменивались ласками. Итак, это был ее ребенок, — а она ни на минуту не усомнилась в том, что это ее сын, — который был похищен в страшную ночь, полную страданий и бесчестья. Преступник не оставил тогда никаких следов, кроме отпечатков башмаков на снегу. И вот этот ребенок, которого она ненавидела и проклинала, пока не услышала первый его крик; ребенок, которого она звала, искала, снова звала, преследовала в лице Жильбера до самого Океана; ребенок, которого она оплакивала пятнадцать лет, которого она уже не надеялась когда-нибудь увидеть, о котором она думала, как о дорогом, но уже усопшем человеке, — вдруг этот самый ребенок — перед ней, там, где она меньше всего ожидала его увидеть, вдруг он каким-то чудом нашелся! Он чудом ее знает, бежит за ней, преследует ее, называет ее матерью! Она может прижать его к своей груди! Несмотря на то, что он никогда ее раньше не видел, он любит ее сыновней любовью, так же как она любит его, как мать! Впервые целуя сына, впервые прижимаясь к нему губами, не знавшими дотоле ничьих поцелуев, она переживает радость, которой была лишена всю свою жизнь!
