— Я тебе верю, — убежденно ответил Охеда. — Я действительно тебе верю. У тебя все на лице написано. Как тебя зовут?
— Писарро, — просто ответил тот. — Франсиско Писарро.
Много лет спустя, когда приближение кончины заставило его оглянуться назад, чтобы подвести итоги жизни, свершений и приключений, Сьенфуэгос не переставал удивляться, как же тесно порой связаны эпохальные события и незначительные на первый взгляд происшествия, как часто судьбы людей и даже целых народов зависят от самых ничтожных, казалось бы, вещей.
Скажем, если бы в тот вечер Охеда, Бальбоа и он сам не собрались все вместе в таверне «Четыре ветра», если бы туповатый капитан Педраса не заявился бы туда в ту самую минуту, когда слуга оказался возле их стола — весьма вероятно, что этот тощий человек с горящими глазами и пламенной речью никогда бы не сошелся с доном Алонсо де Охедой, не стал бы его доверенным лицом, и тот не сделал бы его своим помощником. Ведь именно благодаря Охеде военная карьера этого человека с железной волей медленно, но неуклонно пошла в гору, и уже на закате жизни, будучи почти стариком, он совершил один из самых удивительных подвигов в истории человечества, покорив при помощи жалкой кучки безумцев сказочную империю Перу, которую населяло более шести миллионов человек.
— Я прибыл сюда на одном из кораблей Колумба, во время его последнего плавания, — поведал Писарро, когда им наконец удалось его разговорить. — Собирался плыть вместе с ним в Сипанго и Катай, но пришлось остаться здесь.
— И почему же?
— Все подхватили лихорадку, и нас высадили в Пуэрто-Эрмосо, в двадцати лигах отсюда — как раз накануне того рокового дня, когда ужасная буря потопила большую флотилию.
— Тебе повезло!
— Повезло? — изумился тот. — Я отправился в Новый свет в поисках приключений, а вовсе не для того, чтобы сидеть, как собака на привязи, на этом проклятом острове, где нет ни малейшего шанса добиться успеха. В Трухильо я пас свиней, а здесь обслуживаю всякий сброд в таверне. Головокружительная карьера, не правда ли?
— Наберись терпения, — посоветовал канарец.
— Терпения? В моем возрасте? — криво усмехнулся Писарро. — В мои года мне следовало быть по меньшей мере капитаном, если я действительно хочу чего-то добиться, а я до сих пор не могу назвать себя даже настоящим солдатом. У меня даже шпаги нет! Только тряпка, которой я протираю столы.
— Охеда — капитан, и шпага у него есть, но его жилище еще хуже твоего, — заметил Сьенфуэгос.
— Но он может гордиться своим именем, этого у него никто не отнимет. Он принадлежит к древнему, знатному и славному роду, — покачал головой Писарро. — Весьма почтенному роду. Я тоже сын аристократа, только незаконнорожденный.
— Это не твоя вина.
— Нет, конечно. Разумеется, я не виноват в том, что я незаконнорожденный. Но моя вина в том, что я до сих пор не научился читать и писать.
— Ну, этому никогда не поздно научиться.
— Этому, может быть, и не поздно, а вот почета и славы мне уже не добиться, — он цокнул языком, словно подшучивая над самим собой. — Вот надо же было такому случиться, что стоило мне взойти на корабль первооткрывателя Нового Света, как меня угораздило подхватить эту чертову лихорадку!
— Не знаю, насколько тебя утешат мои слова, — заметил Сьенфуэгос, — но судя по моему личному опыту, слава достается не тем, кто за ней гонится, и даже не тем, кто ее действительно заслуживает, а тем, кого она сама пожелает выбрать. В конце концов, она ведь тоже женщина.
— Быть может, оно и так, но это не значит, что я должен опускать руки, — ответил Писарро. — Там, откуда я прибыл, родные братья задирали передо мной носы. Они только и знали, что похвалялись своим высоким происхождением и богатством, а я должен был кланяться им, потому что я — всего лишь сын судомойки. А значит, для меня единственный способ доказать, что я ничем не хуже их — это добиться богатства и славы, пусть даже мне придется для этого порвать все жилы.
— Думаю, тебе не стоит так уж осуждать своих родителей, — пожал плечами Сьенфуэгос, давая понять, что беспокоиться не о чем. — Ведь если бы они не согрешили, тебя бы вообще не было на свете. Лучше быть сыном кабальеро и судомойки, чем вообще не родиться. Поверь, я знаю, что говорю: моя мать была полудикой пастушкой, а отец — владельцем острова Гомеры. Я такой же бастард, как и ты, и до недавнего времени тоже был неграмотным.
— Очередное утешение для дураков.
— Не думаю, что дураки так уж нуждаются в утешении, — заметил канарец. — Даже те, у кого для этого есть причины.
Писарро, конечно, дураком не был; хотя, с другой стороны, те, кто постоянно ждет, чтобы их утешали в горестях и защищали от несправедливости, редко становятся завоевателями империй, а Франсиско Писарро, вне всяких сомнений, твердо решил чего-то добиться в Новом Свете, где сотни таких же несчастных мечтали сколотить состояние — единственный путь выбиться в люди для тех, кого Бог в избытке наделил отвагой и при этом обделил совестью.
Он искренне восхищался Охедой, как восхищались им большинство авантюристов тех времен; Охеда был образцом мужества и непревзойденным мастером шпаги; но при этом Писарро считал, что именно чрезмерная щепетильность помешала Охеде достичь вершин власти.
Если бы Алонсо де Охеда лучше умел дергать за ниточки, он мог бы, пользуясь своим авторитетом и связями могущественного покровителя, епископа Фонсеки, сменить Христофора Колумба на посту губернатора Эспаньолы. Несомненно, он стал более достойным правителем, нежели честолюбивый Бобадилья или ненавистный Овандо. Однако он никогда не стремился стать самым влиятельным и могущественным человеком в Новом Свете, а потому этот пост ушел в чужие руки — возможно, менее талантливые, но зато знающие, как распорядиться выпавшими возможностями.
Этот непревзойденный фехтовальщик никогда не стремился к власти; он искал лишь новые горизонты; он был живой легендой, сделавшей своим девизом «Только вперед!» — как гласила надпись на гербе монархов. Пожалуй, если бы ему предложили занять трон, скорее всего, он просидел бы на нем ровно столько времени, сколько бы потребовалось на снаряжение новой экспедиции, после чего вновь пустился бы на поиски приключений, чтобы завоевать новый трон — и задержаться на нем лишь на миг.
Вспоминая позднее эти далекие дни и своих друзей, Сьенфуэгос пришел к выводу, что среди людей, собравшимся в тот вечер за столом в таверне, Алонсо де Охеда был мечтателем, Бальбоа — первооткрывателем, и лишь Франсиско Писарро — настоящим конкистадором.
