— Та, что идет в тоске и горе между жизнью и смертью, — ответствовал голос, и произнесшая эти слова рослая женщина вышла из-за обломков скал, скрывавших ее от глаз.
Когда она подошла поближе, священник увидел перед собой существо, которому высокий рост, яркий, с преобладанием алого цвета, тартановый плащ, властная поступь, иссеченное морщинами лицо и дико сверкавшие из-под чепца глаза придавали разительное сходство с духом этой горной долины, каким его себе обычно представляли. Но мистер Тайри мгновенно узнал в ней Женщину под деревом — вдову Мак-Тевиша Мхора, лишившуюся своего чада мать Хэмиша Бина. Я не решусь сказать, не предпочел ли бы священник оказаться лицом к лицу с самим Алым Плащом, чем так внезапно столкнуться с Элспет, на душе у которой было тяжкое преступление и неизбывное горе. Он невольно придержал лошадь и, покуда она, размашисто шагая, не подошла к нему вплотную, пытался собраться с мыслями.
— Майкл Тайри, — сказала она, — глупые кумушки Клахана почитают тебя за божество; будь им для меня, скажи, что сын мой жив. Скажи мне это, и я тоже буду тебе поклоняться, в седьмой день недели преклоню колена в доме, где ты собираешь молящихся, и твой бог станет моим богом.
— Несчастная, — возразил ей священник, — человек не может заключать с творцом своим сделки, как с теми, что, подобно ему самому, слеплены из праха. Ужели тебе мнится, что ты можешь вступать в переговоры с тем, кто создал землю и раскинул свод небесный, или что какие-либо твои действия, благоговение и преклонение выражающие, он сочтет достойными и примет? Он требует повиновения, а не жертв долготерпения в тех испытаниях, которые он нам ниспосылает, и не суетных даров, какие человек предлагает бренному, как и он сам, изменчивому брату своему, дабы отвратить решения, им принятые.
— Молчи, священник! — ответила доведенная до глубокого отчаяния женщина. — Не говори мне слов, начертанных в твоей белой книге. Родители Элспег были не из тех, что творили крестное знамение и преклоняли колена, как только слышался звон освященного колокола, и она знает, что на алтаре можно искупить то, что содеяно на поле брани. Были некогда у Элспет стада коров и овен, козы на скалах, скот в долинах. Она носила золото на шее и в волосах — толстые цепи, какими встарь украшали героев. Все это она рада была бы отдать священнику, все без остатка; и пожелай он получить драгоценности знатной леди, или спорран вождя столь же могущественного, как сам Мак-Каллум Мхор, Мак-Тевиш Мхор добыл бы их, ежели бы Элспет их посулила. Сейчас Элспет бедна и дать ничего не может; но Черный Аббат Иннефрея приказал бы ей стать паломницей, и плетьми исхлестать себе плечи, и в кровь изодрать ноги; и он даровал бы ей прощение, узрев, что кровь ее пролилась и тело все в ранах. Эти священники поистине имели власть, самые могущественные из людей ее признавали; великих мира сего они повергали в страх словами, исходившими из их уст, изречениями, запечатленными в их книгах, полыханьем их факелов, звоном освященных колоколов. Властители покорялись их велениям и по первому же слову священника беспрекословно освобождали тех, кого в гневе своем заточили, и они выпускали на волю невредимыми тех, кого приговаривали к смерти, чьей крови алкали. Священники эти были люди поистине могущественные; они-то имели право приказывать бедным преклонить колена, раз у них хватало силы унижать надменных властителей. А вы! Против кого пускаете вы в ход вашу силу, как не против женщин, повинных в распутстве, и против мужчин, никогда не носивших палаша? Некогда священники были как бурные потоки, что заполняют теснину и швыряют каменные глыбы друг на дружку так же легко, как мальчик играет мячом, который кидает перед собой. А вы! Вы всего-навсего подобны пересохшему в летний зной ручью; повстречается ему заросль тростника — и он изменяет свое течение; попадется на пути куст осоки — и путь прегражден. Горе, горе вам, и вы его заслужили, ибо никому вы не в силах помочь!
Священник тотчас понял, что Элспет отступила от католической веры, не приобретя взамен никакой другой, и что в ней все еще жива смутная мысль о том, что при помощи исповеди, раздачи милостыни и долгого покаяния с духовенством можно сговориться; он понял, что она верит в огромную власть священников, в ее представлении способную даже, если только умилостивить ее носителей, спасти жизнь ее сына. Сочувствуя страданиям Элспет, снисходя к ее невежеству и заблуждениям, он ответил ей весьма кротко:
— Увы, несчастная! Я молю господа, чтобы мне так же легко было убедить тебя, где именно тебе надлежит искать утешения и где оно тебе уготовано, как легко мне одним-единственным словом уверить тебя в том, что, будь Рим и все его священство еще в зените своего могущества, они не могли бы ни за щедрые дары, ни за истовое покаяние хоть бы на йоту помочь тебе или утешить тебя в великом твоем горе. Элспет Мак-Тевиш, мне тяжко сообщить весть, которую я тебе несу.
— Я знаю ее без твоих речей, — сказала Элспет. — Мой сын приговорен к смерти.
— Элспет, — продолжал священник, — он был приговорен: казнь свершилась.
Несчастная мать возвела очи к небу и издала вопль, столь непохожий на звук человеческого голоса, что орел, паривший над ущельем, откликнулся на него, как откликнулся бы на зов своей подруги.
— Не может этого быть! — вскричала она. — Не может! Не бывает, чтобы человека осудили и казнили в тот же день! Ты меня обманываешь. Люди называют тебя святым — и твое сердце позволяет тебе сказать матери, что она убила единственное свое дитя?
— Бог свидетель, — сказал священник со слезами на глазах, — что, будь это в моей власти, я рад был бы сообщить тебе более утешительную весть. Но та, которую я принес, столь же достоверна, как ужасна. Своими ушами слышал я смертоносный залп, своими глазами видел смерть твоего сына, видел погребение. Язык мой только свидетельствует о том, что уши мои слышали, что глаза мои видели.
Несчастная женщина заломила руки и, подобно сивилле[44], войну и бедствия предрекающей, воздела их к небесам, объятая бессильной, но неуемной яростью: она неумолчно изрыгала самые страшные проклятия.
— Подлый раб, подвластный саксам! — вопила она. — Мерзкий, лицемерный обманщик! Глаза твои покорно взирали на смерть моего светловолосого мальчика — так пусть же изойдут они в глазницах твоих слезами, которые ты непрестанно будешь лить по самым близким и дорогим тебе людям! Уши твои слышали смертоносный грохот — так пусть же они после этого станут глухи ко всем звукам, кроме карканья воронов и шипения змей! Язык твой глаголет мне о его смерти и о моей вине — так пусть же иссохнет он во рту твоем, или нет — пусть лучше, когда ты будешь молиться вместе со своей паствой, дух тьмы завладеет им, и будет он вместо славословий изрекать кощунства, покуда люди, прихожане твои, не разбегутся в ужасе и громы небесные, на твою голову обращенные, не заставят навсегда умолкнуть твой голос, богохульствующий и богом проклятый! Прочь отсюда — и да сопутствует тебе это проклятие! Никогда, никогда уже Элспет не станет расточать столько слов кому-либо из людей!
