– Я обращаюсь к вашему величеству с покорной просьбой сказать мне, что сталось с этими шевалье, и, если понадобится, просить у вас правосудия.
– Сударь, – ответила Анна Австрийская с той надменностью, которая, по отношению к некоторым лицам, обращалась у нее в грубость, – так вот ради чего вы нас беспокоите среди великих забот, которые волнуют нас? Это полицейское дело! Но, сударь, вы прекрасно знаете или должны по крайней мере знать, что у нас нет больше полиции с тех пор, как мы не в Париже.
– Я полагаю, – сказал Атос, холодно кланяясь, – что вашему величеству незачем обращаться к полиции, чтобы узнать, где находятся д’Артаньян и дю Валлон, и если вашему величеству угодно будет спросить об этом господина кардинала, то господину кардиналу достаточно будет порыться в своей памяти, чтобы ответить.
– Но позвольте, сударь, – сказала Анна Австрийская с той презрительной миной, которая была ей так свойственна, – мне кажется, вы спрашиваете его сами.
– Да, ваше величество, и я почти имею на это право, потому что дело идет о господине д’Артаньяне, о господине д’Артаньяне! – повторил он, стараясь всколыхнуть в королеве воспоминания женщины.
Мазарини почувствовал, что пора прийти на помощь королеве.
– Граф, – сказал он, – я сообщу вам то, что неизвестно ее величеству, а именно, что сталось с этими двумя шевалье. Они выказали неповиновение и за это сейчас арестованы.
– Я умоляю ваше величество, – сказал Атос, все так же невозмутимо, не отвечая Мазарини, – освободить из-под ареста господина д’Артаньяна и господина дю Валлона.
– То, о чем вы меня просите, вопрос дисциплины, и он меня не касается, – ответила королева.
– Господин д’Артаньян никогда так не отвечал, когда дело шло о том, чтобы оказать услугу вашему величеству, – сказал Атос, кланяясь с достоинством и отступая на два шага в направлении двери.
Мазарини остановил его.
– Вы тоже из Англии, граф? – спросил он, делая знак королеве, которая заметно побледнела, готовая уже произнести суровое слово.
– Да, и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, – ответил Атос. – Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным сердцам стало опасно служить государям. Д’Артаньян ездил в Англию уже во второй раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз – ради жизни великого короля.
– Сударь, – сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, – нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?
– Я сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, – ответил Мазарини.
– Сделайте то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?
– У меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.
– Ваше величество, – сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял с полуслова, – вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.
– Вы слышали? – спросила королева.
– Да, я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?
– Вы их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?
– Я служу королю.
– Да, по-своему.
– Мой способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не знаю, – ответил Атос высокомерно.
– Идите, сударь, – сказала королева, отпуская Атоса движением руки, – вы получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.
Когда портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:
– Кардинал, прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.
– Я думал об этом, – сказал Мазарини, – и я счастлив, что вы, ваше величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас вредны. Двое из них уже арестованы, – присоединим к ним третьего.
Королеве не удалось вполне обмануть Атоса. В тоне ее слов было что-то, поразившее его, словно какая-то угроза.
Но он не был человеком, способным отступить из-за простого подозрения, в особенности когда ему было ясно сказано, что он увидится со своими друзьями. Он стал ждать в одной из смежных с приемной комнат, рассчитывая, что к нему приведут сейчас д’Артаньяна и Портоса или что за ним придут, чтобы отвести его к ним.
В ожидании он подошел к окну и стал смотреть во двор. Он видел, как в него вошли парижские депутаты, которые явились, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве и прийти договориться о месте, где будет происходить совещание. Тут были советники парламента, президенты, адвокаты, среди которых затерялось несколько военных. За воротами их ожидала внушительная свита.
Атос стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.
Он обернулся.
– А, Коменж! – воскликнул он.
– Да, граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.
– Какое же это поручение? – спросил Атос.
– Будьте добры отдать мне вашу шпагу, граф.
Атос улыбнулся и отворил окно.
– Арамис! – крикнул он.
Какой-то человек обернулся – тот самый, которого Атос узнал в толпе. Это был Арамис. Он дружески кивнул графу.
– Арамис, – сказал Атос, – я арестован.
– Хорошо, – хладнокровно ответил Арамис.
– Сударь, – сказал Атос, оборачиваясь к Коменжу и вежливо протягивая ему свою шпагу эфесом вперед, – вот моя шпага. Будьте добры сберечь мне ее, чтобы снова возвратить, когда я выйду из тюрьмы. Я ею дорожу. Она была вручена моему деду королем Франциском Первым. В былое время рыцарей вооружали, а не разоружали… А теперь куда вы поведете меня?
– Гм… сначала в мою комнату, – сказал Коменж. – Позже королева назначит вам местопребывание.
Не сказав более ни слова, Атос последовал за Коменжем.
Глава XXXIX
Мазарини в роли короля
Арест Атоса не наделал никакого шума, не произвел скандала; он почти даже не был замечен. Он ничем не нарушал течения событий, и депутации, посланной городом Парижем, было торжественно объявлено, что ее сейчас введут к королеве. Королева приняла ее, молчаливая и надменная, как всегда; она выслушала просьбы и мольбы депутатов, но когда они кончили свои речи, лицо Анны Австрийской было до такой степени равнодушно, что никто не мог бы сказать, слышала она их или нет.
В противоположность ей Мазарини, присутствовавший на аудиенции, прекрасно слышал все, о чем просили депутаты: они просто-напросто требовали его отставки.
