«В Хасанабаде вручили мне дары — мадждадийя — новое варенье, благовония в семицветном сосуде и молитву. Доехал я до Пешавера, слез. Закинул переметную суму на плечо и пошел в караван-сарай, где у меня всегда прикармливается кашмирская лошадка. Хороша она на перевалах да крутых тропах. Иду, значит, но тут шасть ко мне полицейские и отвели в английское бунгало с белыми колоннами. Посреди тенистого сада стоит. Там беловолосая английская бегим посмотрела дары Живого Бога, добавила свиток с печатью и сказала: «Бхат, я вижу тебя насквозь, до самого донышка твоей души. Ты поедешь, как тебе повелел Ага Хан, в Мастудж с дарами, но иди не к Белой Змее, а найди там-то и там-то человека по имени Ширмат. Он скажет, что тебе надо делать. Повинуйся ему во всем. Послушание — награда. Ослушание — гибель».
В конюшне бунгало мне позволили выбрать самого отличного коня. Я не хотел. Я говорил: «А в караван-сарае у меня хорошая кашмирская лошадка, знающая перевалы и каменистые тропы». Но там были два, подобные злым дивам, полицейских. Они и слушать про лошадку не пожелали, и мы поехали. Ехал я и думал: «Здесь что-то не то. Живой Бог не сказал ничего про Ширмата. Это злоумышление проклятых инглизов. Живой Бог приказал передать варенье, семицветный сосуд с молитвой в собственные руки своей невесте, а не Ширмату». Но конные полицейские — дивы — не отступались от меня ни на шаг, даже когда я отходил от дороги по нужде. Сколько мы ни ехали, а мысль о награде и возмездии не оставляла меня. Не доезжая до мастуджского моста, я повернул коня со скалы прямо в реку. Высоко было, но ничего. Обошлось бы, но кто знал, что дивы-полицейские станут стрелять. Застрелили они коня. Вода кипела, словно в котле. Меня крутило и било о камни, но я не выпускал из рук переметной сумы с дарами. Холод сводил судорогой ноги и руки, я превратился в лед, но Живой Бог помогает своим детям. Вода вынесла меня на песок, а конные полицейские, погнавшие коней в поток за мной, утонули. Я закинул на плечо переметную суму и пошел на гору Рыба, к вам, госпожа».
Гонец рассказывал долго и многословно. Он всё возвращался к кашмирской лошадке, оставшейся в пешаверском караван-сарае и уверял: «Если бы она, я б давно ускакал бы в горах от дивов. Английский конь тяжёл на ноги, где уж ему по горам ходить. Моя лошадка — птичка. Горные тропы понимает...»
Бхата выпроводили.
— Верных последователей имеет Живой Бог. Велики сила и влияние Ага Хана, — сказал доктор Бадма. — Мисс Гвендолен не учла этого, не смогла ни запугать, ни купить усатого простачка Бхата.
— Купить? — удивилась Моника.
— Усатый Бхат умолчал, что нежные ручки Англо-Индийского департамента отсчитали тридцать золотых гиней за то, чтобы переметная сума попала в руки Ширмата и чтобы Ширмат явился с подарками к тебе в подворье... О золоте Бхат умолчал. С золотом ему не хочется расставаться. Ну бог с ним, оставим его ему.
— Я боюсь. Страх ползает где-то рядом, шагает бок о бок.
— Если бы ты не боялась, ты была бы тем, что хотели из тебя сделать твои воспитатели — деревянным манекеном. Но ты живая девушка, и тебе следует их бояться. Но дело серьезное. К счастью, у нас есть ещё время подумать. Итак, золото, пули, чёрная месть. Все атрибуты «плаща и кинжала». Ужасно, что ты попала в самую гущу событий. Ясно, мисс экономка, а значит, и департамент осведомлены, что здесь, в Мастудже, наделала Белая Змея.
— Что?
— Подняла всех здешних исмаилитов против инглизов. Раз и навсегда оторва-ла бадахшанцев от Ибрагимбека. Взяла самого всемогущего вождя вождей за горло и способствовала провалу создания великой Бадахшано-Тибетской империи. А материальные потери! Где караваны с вооружением и прочими военными грузами? Где горно-полевые пушки. Мало, что ли, этого? Да за одно из этих дел Белую Змею надо сжечь на медленном огне!..
— И... они решили?..
Доктор снова развернул свиток и долго смотрел на миниатюру.
— Сначала я не понимал, к чему свиток, картинка. Психическая атака? Бабский каприз? Нет, тут тонкая женская садистская месть: пока бы ты разглядывала рисунок, Ширмат ударил бы ножом...
— А-а!
— К тому же ты права. Исмаилиты слишком верят в тебя, да ещё с припутанной сюда легендой о Белой Змее. Им надо во что-то верить. Видимо, англичане не успели разубедить Ага Хана, доказать, что его посланница и невеста занимается подрывной деятельностью в Бадахшане. Иначе Гвендолен не подсылала бы к тебе таинственных убийц, а просто натравила бы на эгаматгох тех же мастуджцев. Предлог бы нашелся...
Моника зябко куталась в покрывало.
— Они меня убьют. Я знаю, мисс часто намекала. Она не успокоится, пока...
— Сделаем так, чтобы не доставить ей такого удовольствия. Ни Ширмат, ни кто другой не привезет в хурджуне голову... такую милую головку, — голос доктора Бадмы странно дрогнул.— Эта культурная святоша не получит такого удовольствия...
— Ведь еще есть Гулам Шо, царь. Он трус, но боится и уважает старичка Ага Хана. Царь хоть и учился в Европе, но суеверен и всего боится. Он... на него можно положиться.
— Суеверия суевериями, но я его больше всего опасаюсь. Двуличен и корыстолюбив. Неизвестно, что он знает и чего не знает.
— Как страшно! Не бросайте меня здесь одну. Я умру от страха. Я убегу в горы. Лучше замерзнуть в снегу, чем видеть их с ножами...
— Одно ясно — тебе делать здесь нечего. Едем.
— Домой!
Вдруг она бросилась к доктору и замерла в его объятиях. Он гладил её волосы и бормотал:
— Моника, девочка моя...
Решительно он отстранил девушку.
— Прошу тебя!.. Ты сама знаешь — тут и стены, и двери, и окна полны глаз и ушей... Как неосторожно! Только бы не поздно. Не верь никому. Быстро собирайся.
Он снова заговорил во весь голос:
— Сейчас закончу составление лекарств. Приступим к заклинаниям. Зови, принцесса, всех сюда. О, чатурмахария каикка! Духи добра и зла!
И когда полные любопытства и страха прислужницы во главе с грозной домоправительницей сбежались в приемную залу, все помещение затянулось дымом курений, сквозь который чуть мерцали огоньки светильников. И где-то в сумраке слышались заклинания и молитвы, которые громко нараспев читал таинственный доктор Бадма из таинственного Тибета...
А в тот самый час усатый гонец раджпут Бхат с трепетом и не меньшим страхом держал ответ перед Сахибом Джелялом. Простодушный, наивный исмаилит чуть ли не подавился гинеями, насыпанными в его мошну лилейными ручками английской бегим. Бедняга не понимал только, как об этом дознался величественный раджа, кем слыл в Мастудже Сахиб Джелял. Для раджпута тридцать золотых гиней были целым богатством — и земельным участком, и домом, и парой быков. Когда же он сообразил, что бородач-раджа и не думает отбирать у него золото, он мгновение сделался его преданным слугой, даже рабом. Он тут же поклялся всеми раджпутскими клятвами сделать беспрекословно все, что прикажет ему раджа.
