Ни искусство врачей, ни отчаяние его матери, ни молебны, заказанные королем, не в силах были предотвратить рокового исхода.
Утром 10 июня Мирон объявил королю, что болезнь неизлечима и что Франсуа Анжуйский не проживет и дня.
Король сделал вид, что поражен величайшим горем, и, обернувшись к присутствующим, сказал:
– Теперь-то враги мои воспрянут духом.
На что королева-мать ответила:
– Судьбы наши в руках божиих, сын мой.
А Шико, скромно стоявший в скорбной позе неподалеку от короля, совсем тихо добавил:
– Надо, насколько это в наших силах, помогать господу богу, сир.
Около половины двенадцатого больной покрылся мертвенной бледностью и перестал видеть. Рот его, дотоле полуоткрытый, закрылся. Прилив крови, который уже в течение нескольких дней ужасал присутствующих, как некогда кровавый пот Карла IX, внезапно остановился, и конечности похолодели.
Генрих сидел у изголовья брата. Екатерина, сидя между стеной и кроватью, держала в своих руках ледяную руку умирающего.
Епископ города Шато-Тьерри и кардинал де Жуаез читали отходную. Все присутствующие, стоя на коленях и подняв сложенные ладони рук, повторяли слова молитвы.
Около полудня больной открыл глаза. Солнце выглянуло из-за облака и залило кровать золотым сиянием. Франсуа, дотоле не двигавший ни одним пальцем, Франсуа, чье сознание было затуманено, как только что выглянувшее солнце, поднял руку к небу, словно человек, охваченный ужасом.
Он огляделся кругом, услышал молитвы, почувствовал, как он болен и слаб, понял свое состояние, может быть, потому, что ему уже мерещился тот мир, темный и зловещий, куда уходят некоторые души, после того как покидают землю.
Тогда он испустил громкий вопль и ударил себя по лбу с такой силой, что все собравшиеся вздрогнули.
Потом он нахмурился, словно мысленно постигал одну из тайн своей жизни.
– Бюсси, – прошептал он, – Диана!
Этого последнего слова не слышал никто, кроме Екатерины, таким слабым голосом произнес его умирающий.
С последним слогом этого имени Франсуа Анжуйский испустил последний вздох.
И в тот же самый миг, по странному совпадению, солнце, заливавшее своими лучами герб Французского дома с его золотыми лилиями, исчезло. И лилии эти, так ярко сиявшие лишь мгновение тому назад, поблекли и слились с лазурным фоном, по которому они были рассыпаны, подобные еще недавно созвездиям столь же ослепительным, как те, настоящие, которые взор мечтателя ищет в ночном небе.
Екатерина выпустила из своей руки руку сына.
Генрих III вздрогнул и, трепеща, оперся на плечо Шико, тоже вздрогнувшего, но только из благоговения, свойственного верующему христианину перед лицом смерти.
Мирон поднес к губам Франсуа золотой дискос и, осмотрев его через три секунды, сказал:
– Монсеньер скончался.
В ответ на это из прилегающих комнат донесся многоголосый стон, словно аккомпанемент псалму, который вполголоса читал кардинал: «Cedant inequitates meae ad vocem deprecationis meae...»33– Скончался! – повторил король, осеняя себя крестным знамением в глубине своего кресла. – Брат мой, брат мой!
– Единственный наследник французского престола, – прошептала Екатерина. Отойдя от кровати усопшего, она вернулась к последнему оставшемуся у нее сыну.
– О! – сказал Генрих. – Престол этот уж слишком широк для короля без потомства. Корона чересчур широка для одной головы… У меня нет детей, нет наследников!.. Кто станет моим преемником?
Не успел он досказать этих слов, как на лестнице и в залах послышался сильный шум.
Намбю бросился к комнате, где лежал покойный, и доложил:
– Его светлость монсеньер герцог де Гиз.
Пораженный этим ответом на заданный им вопрос, король побледнел, встал и взглянул на мать.
Екатерина была еще бледнее сына. Услышав это случайно прозвучавшее роковое для ее рода предсказание, она схватила руку короля и сжала ее, словно говоря:
– Вот она, опасность.., но не бойтесь, я с вами!
Сын и мать поняли друг друга, испытав общий для них обоих страх перед лицом общей же угрозы.
Появился герцог в сопровождении своей свиты. Он вошел с высоко поднятой головой, хотя глаза его не без смущения искали короля или же смертное ложе герцога.
Генрих III, стоя с тем величием, которое он, натура своеобразно поэтическая, порою умел почерпнуть в себе, остановил герцога властным движением руки, указав ему на измятую в агонии кровать, где покоились царственные останки.
Герцог склонился и медленно опустился на колени.
Все, кто его окружал, тоже склонили головы и опустились на одно колено.
Лишь Генрих III со своей матерью стояли, и во взгляде короля в последний раз вспыхнула гордость.
Шико заметил этот взгляд и шепотом прочитал другой стих из псалмов: «Dejiciet potentes de sede et exaltabit humiles» 34.
Роман Александра Дюма «Сорок пять» был опубликован в 1848 году. Он завершает собою трилогию, предшествующими частями которой являлись «Королева Марго», «Графиня де Монсоро».
Начало событий, воскрешенных в романе «Сорок пять», отнесено автором к 1585 году, времени, когда Франция была разорена религиозными и гражданскими войнами и над французской монархией нависла реальная угроза распада вследствие дворянских заговоров, крестьянских бунтов и городских восстаний. В тот период обострившиеся классовые противоречия привели к новой полосе кровопролитных войн, называемых некоторыми историками «войной трех Генрихов», а именно: короля Франции Генриха III, лотарингского герцога де Гиза и Генриха Наваррского – трех главных героев известной трилогии Александра Дюма.
В последнем романе трилогии писатель создает впечатляющую картину обреченности дома Валуа, показывает абсолютное вырождение этой династии, рисует жалкую фигуру Генриха III, которого уже не могут спасти ни публичная казнь политического преступника Сальседа, ни сорок пять всадников-телохранителей (отсюда и название романа). Здесь читатель встречается с многоликой толпой, знакомится с нравами феодальных времен.
Народные сцены дают представление о французском средневековье в ту его эпоху, когда феодализм еще не был поколеблен, но в его недрах уже созревали силы, которым предстояло со временем похоронить феодальный строй; это французские ремесленники и торговцы, изображенные писателем как костяк смелой, бунтарской массы. Правда, недовольные парижане еще не знают, что им предстоит совершить в будущем, «не знают заранее, когда вспыхнет бунт».
