— Неприятное общество!
— Вот! А можешь ли ты угадать, что случилось на другой день?
— Еще бы! Само собой разумеется! Принцесса, тронутая этим несчастьем, поспешила тайком к твоей постели…
— Принцесса уехала и не возвращалась!
Гуго расхохотался.
Маркиз стукнул кулаком по столу.
— Как, ты смеешься, бездельник?! Мне хочется вызвать тебя немедленно, чтобы ты меня уже доконал совсем… Посмотрим, будешь ли ты смеяться, когда я умру!..
— Ну, — ответил Гуго, с большим трудом принимая серьезный вид, — еще неизвестно, кто из нас умрет первым!.. Ты вернулся как раз вовремя, чтобы помочь мне в такой затее, из которой я, может быть, живым и не выйду…
— Ну я уж точно не стану помогать, чтобы отучить тебя смеяться, животное, над несчастьем ближнего… Что там за затея?
— Я поклялся съехать верхом с Большой Пустерли.
Маркиз подскочил на стуле.
— Да ведь это сумасшествие! — вскричал он.
— Знаю, и потому-то именно взялся за это.
— Ручаюсь, что тут замешана женщина!
— Разумеется.
— И ради кого же ты намерен исполнить эту безумную затею?
— Ради Брискетты.
— Хорошенькой девочки с Вербовой улицы? Ну, приятель, у тебя недурной вкус! Я не могу не позавидовать счастью того негодяя, которого она полюбит… У нее такие глаза, что она кого хочет сведет в ад и станет еще уверять, что это рай…
— Значит, ты находишь, что я прав?
— Еще бы! Я и сам съехал бы вниз со всех больших и малых Пустерлей, а потом опять забрался бы наверх, если бы только принцесса Мамиани… — Маркиз замолчал, вздохнул и, положив руку на плечо товарищу, спросил: — А чем же я могу услужить твоей милости в этом деле?
— Мне нужен к этому дню, а именно к Пасхе, добрый конь, чтобы и красив был, и достоин той, которая поставила передо мной такую задачу… я надеялся на тебя…
— И правильно делал! Выбирай у меня на конюшне любого испанского жеребца… Есть там темно-гнедой: ноги как у дикой козы, а крестец будто стальной. Он запляшет на камнях Пустерли, как на ровном лугу… Его зовут Овсяной Соломинкой.
Маркиз взял бутылку вина и, наполнив свой стакан, сказал:
— Когда подумаю, что у каждого из нас есть своя принцесса, мне так приятно становится. За здоровье Брискетты!
Он осушил стакан и наполнил его опять:
— За твое здоровье, любезный граф; никогда не знаешь, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалею, чтобы утешить твою богиню…
— Спасибо, — сказал Гуго, — какой же ты добрый!
Темно-гнедого в тот же вечер привели в Тестеру. Его маленькие копыта оставляли едва заметный след на песке. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертелся вокруг него в восторге; но когда ему сказали, для чего предназначен этот чудесный конь, он изменился в лице.
— Боже милостивый! И зачем я сказал вам, что вы влюблены?! — вскричал он. — Да что она, совсем полоумная, что ли, эта Брискетта?..
— Нет, мой друг, но она прехорошенькая.
Коклико и Кадур тоже узнали, в чем дело. Коклико нашел, что это безумие, а Кадур — что это очень простая вещь.
— А если он убьется? — сказал Коклико.
— Двух смертей не бывает, — возразил араб.
Однако же решено было ничего не говорить графине де Монтестрюк.
Расставшись с Гуго у городских ворот, Брискетта была в восторге. Ее влюбленный был настоящий рыцарь, и притом молоденький. Уже не в первый раз говорили Брискетте о любви. Много дворян ходили в лавку к ее отцу, который был первым оружейником в городе, но никто еще не казался ей таким привлекательным, как Гуго. Все, что он ни говорил ей, дышало какой-то новой прелестью. «А впрочем, — говорила она себе в раздумье, — все это почти всегда одно и то же!»
Такая опытность могла бы показаться странной для такой молоденькой девушки, но хроника гласила, что Брискетта не без удовольствия слушала уже речи одного господина, у которого был замок с высокими башнями, и кроме того, не раз видели, как вокруг лавки оружейника в такие часы, когда она бывала заперта, бродил какой-то португалец, будто бы поджидая, когда появится свет в окне девушки.
Мысль, что такой красавец, да еще и граф, совершит столь безумную выходку ради нее одной, приводила Брискетту в восторг. Она думала, как станут сердиться прекрасные дамы и ревновать ее подруги. Когда она шла по улице, то ее походка, живой взгляд, светлая улыбка, казалось, так и говорили: «Никого во всем Оше так не обожают, как меня!»
Однако она вздрагивала каждый раз, когда вспоминала, какой опасности подвергнется граф де Монтестрюк из любви к ней. Что, если он в самом деле убьется в этой безумной попытке? Накануне назначенного дня Брискетта пошла к Пустерлям и остановилась на вершине самой большой. Взглянув на эту кручу, каменной лестницей низвергавшуюся к берегу Жера, она вздрогнула. Разве только оттого, что она ни разу не видела этой кручи, она и могла потребовать, чтобы Гуго спустился с нее верхом. Где же тут лошади поставить ногу на этом обрыве, усеянном гладкими, будто отполированными голышами? Тут всякий сломит себе шею. Рассказ об испанце, очевидно, басня. Дрожа, Брискетта прошла вдоль домов, высокие стены которых еще больше омрачали эту глубокую улицу, показываемую всем приезжим как одну из достопримечательностей Оша; внизу протекала река.
«Если он заберется сюда, — подумала она, — он живым не спустится… И я сама…» Бедная Брискетта вернулась домой, твердо решив снять с графа его обещание.
Между тем затея эта наделала шуму; о ней рассказывал маркиз, похвасталась и Брискетта своим приятельницам, и слух быстро разошелся из города в предместья, а там и в окрестные деревни, возбудив всеобщее любопытство. Все хотели быть на этом представлении, и утром на Пасху толпа начала стекаться к тому месту, куда граф де Монтестрюк поклялся явиться в назначенный час, но наверняка, как думали многие, не явится.
День был праздничный, солнце блистало на безоблачном небе. Скоро на площади перед собором столпился народ. Дамы поместились на своих балконах, чтобы видеть, как приедет Гуго.
— Если он приедет, он просто сумасшедший! — говорили люди рассудительные.
— Нет, он влюблен, — говорили другие, — и наверняка приедет.
При первом ударе колокола в полдень все головы обратились ко въезду на площадь. При двенадцатом показался граф де Монтестрюк на своем испанском жеребце, а за ним Коклико и Кадур. Маркиз де Сент-Эллис подъехал к Гуго и обнял его; потом он сошел с коня, чтобы проверить, все ли исправно: узда, удила, подпруга. Брискетта, едва сдерживая слезы, протиснулась сквозь толпу и, положив ручку на шею Овсяной Соломинки, который бил копытом от нетерпения, сказала графу:
