— Ион! — крикнул Шерубен. — Оседлай мне лошадь! Грум мгновенно исчез, чтобы исполнить приказание своего господина.
Шерубен сел напротив своего посетителя.
— Я вас слушаю, — сказал он.
— Мой милый, — начал виконт, — вы возьмите перо и напишите то, что я вам продиктую.
— Кому?
— Маркизе.
— А!
Шерубен был несколько неуверен в отношении победы над маркизой, которая представлялась ему образцом добродетели.
Он молча подошел к столу и взял перо.
Рокамболь начал диктовать.
«Милостивая государыня! Если бы один из смертных умолял вас ради его жизни и всего того, что только есть для него дорогого в этой жизни, — о том, о чем я вас хочу просить, — вы бы, конечно, не смели отказать ему, так как вы добры, как какой-нибудь ангел».
— Ну, это довольно чувствительное послание, — заметил Шерубен.
Рокамболь не слушал его и продолжал диктовать: «А между тем я весь дрожу, боясь, что вы откажете тому, кто имел смелость писать вам эти строчки.
Но между тем дело идет не о моей жизни или о моем счастье, а о существе слабом, беззащитном — о женщине — может быть, моей матери…»
— Постойте! — вскрикнул Шерубен. — У меня есть, оказывается, мать?
— Кажется, — ответил ему, смеясь, Рокамболь, — пишите.
Шерубен снова взялся за перо.
«Это слабое существо, — продолжал диктовать Рокамболь, — покинуто всеми и останется положительно одно в ту минуту, когда я покину навсегда Европу, — вот почему я вас осмеливаюсь умолять теперь позволить мне видеться с вами завтра в восемь часов вечера у госпожи Маласси. Послезавтра я уезжаю в Гавр, откуда отправлюсь в Индию… Я умоляю вас теперь на коленях исполнить мою просьбу и надеюсь на благородство вашей души».
— Однако это, право, замечательная мелодрама, — вскричал Шерубен, дописав последнюю строчку этого письма.
— Это верно, — согласился с ним Рокамболь, — но она произведет все-таки порядочный эффект.
— Вы предполагаете?
— Я положительно уверен в этом.
— И маркиза приедет?
— Конечно.
— Но… ведь у меня нет матери!..
— Да ее и не нужно.
— Почему?
— Потому что, как только приедет маркиза, вы броситесь перед ней на колени и скажете ей следующее:
— А вот, наконец, и ты, мой дорогой ангел, как я счастлив увидеть тебя опять.
— Маркиза, конечно, не ожидает подобной встречи, а потому будет сильно поражена этим и, вероятно, не станет вам возражать, а вы между тем будете продолжать.
— О, как я страдаю, когда не вижу тебя… Всякий раз, когда мы расстаемся до нового свидания, мое сердце разрывается на части.
— Но, — заметил Шерубен, — она уничтожит меня своим взглядом.
— Ей недостанет времени.
— Почему?
— Потому что через стеклянную дверь соседней комнаты будет произведен выстрел, который размозжит ей голову.
Шерубен вздрогнул.
— О, будьте вполне спокойны, — заметил прехладнокровно Рокамболь, — маркиз Ван-Гоп лучший из всех стрелков, которых я только знаю, и вы можете быть уверены, что он не убьет вас нечаянно.
— Но, — возразил Шерубен, — когда он убьет свою жену… то и меня будет ожидать та же участь?
— Нет.
— Но ведь это так должно быть.
— Положим… но он поклялся не трогать вас.
— Это успокаивает меня.
— Да и к тому же у вас будет вполне достаточно времени, чтобы бежать… у дверей будет ожидать почтовая "карета… вы сядете в нее и отправитесь в Гавр, где и подождете меня, а оттуда мы проедемся с вами по Англии.
— Отлично.
— Но, кстати, что ваше пари?
— Тсс! — пробормотал Шерубен. — Сколько мне кажется, то оно выиграно.
— Как! Вы надеетесь? Шерубен вынул письмо Баккара.
— Прочтите, — заметил он, подавая, его Рокамболю. Виконт прочел его и возвратил тотчас же назад.
— Мой друг, — сказал он, — вы не боитесь ловушки?
— Боже мой! Какой ловушки?
— Баккара в глубине своей души должна ненавидеть вас… Ведь вы держали об ней пари?
— Мой милый, — ответил совершенно спокойно Шерубен, — женщины прощают всегда смелость… Баккара сходит с ума от меня.
— Что же из этого… на вашем месте я бы не надеялся. Фат только пожал плечами.
— Полноте, — сказал он, — вы не знаете женщин… Если бы Баккара не была искренна и я не произвел на нее впечатление, то она бы не потребовала от меня, чтобы я отказался от этого пари.
— Итак, она убеждена, что этого пари больше не существует?
— Конечно. Она хочет сохранить графа и его миллионы… этот граф представляет собой для нее прозу жизни, а я — поэзию ее сердца.
— Но пари все еще существует?
— Тайно.
— И вы надеетесь выиграть пятьсот тысяч франков?
— Конечно!..
— В таком случае, — заметил Рокамболь совершенно спокойно, — позвольте мне сделать вам небольшой подарок.
— Делайте…
— Я привез с собой из Америки особенную туземную эссенцию, которая распространяет великолепное благоухание вокруг себя и вместе с тем замечательно возбуждает нервную систему, располагая человека к приятному и веселому состоянию духа, что бывает очень полезно в таком положении, как ваше!..
— Конечно, — заметил Шерубен, — и ваш подарок для меня дорог.
— У меня есть еще один флакон… я вам пришлю его завтра… вы подарите его Баккара как какую-нибудь драгоценность и порекомендуете ей убедиться в том, понюхав этой эссенции… она из одного только женского любопытства понюхает.
— Вероятно, — заметил, улыбаясь, Шерубен.
— В особенности, — продолжал Рокамболь, — не нюхайте сами — иначе вы рискуете разоблачить все наши тайны… смотрите же, исполните в точности все, что я вам сказал.
— Будьте спокойны, но госпожа Маласси?
— Ее не будет дома… так что вы будете наедине с маркизой… Все это уже отлично обдумано и подстроено-
— Так!
— Итак, мой дорогой, — закончил Рокамболь, — отправимся теперь, если вы желаете, в Булонский лес. На обратном пути мы заедем ко мне, и я дам вам этот дорогой флакон.
Молодые люди сошли вниз и, сев на лошадей, отправились, через Елисейские поля, в Булонский лес.
Вечером в этот же день Оскар де Верни отправился в свой клуб… Граф Артов был уже там.
Шерубен раскланялся с ним.
Через две минуты после этого они встретились вместе с ним в курительной комнате.
Шерубен опять поклонился ему.
— Вы имеете что-нибудь сказать мне? — спросил его вежливо, но довольно гордо граф.
— Мне хотелось, граф, напомнить вам о нашем пари.
— Я держу его.
— Мне вот это-то и хотелось знать, потому что, сколько мне кажется, я выиграю его.
— А… — заметил совершенно спокойно граф.
Шерубен подал ему письмо, полученное им в этот день утром, и спросил:
