В глазах князя появился влажный блеск.
— Вот за то я и люблю тебя, мама, как никого на свете. Мудрее всех ты.
— Разве за это токмо? — засмеялась Мария. — Не за то ли, что я мать твоя?
Борис внезапно подсел к матери, одним рывком обогнув стол. Уронил ей голову на колени.
— Ох, мама… Как тяжко бывает порой… А увидишь тебя, словом перемолвишься, и сразу легче…
— А как же Мариша твоя? — улыбнулась княгиня, гладя сына по волосам.
— Она это она, а ты это ты. Как хорошо, что обе вы есть!
Мария тихонько засмеялась.
— Ладно, Бориска. Пойду я к вечерней молитве, однако. Тут посидишь или со мной?
Борис хмыкнул.
— Я там сестёр ваших смущать буду, от мыслей святых отвлекать… Не, не пойду, ладно?
— Так ведь не инок ты, князь, — снова засмеялась мать. — Не ходи, воля твоя. Вон почитай пока тетрадку-то, раз хотел.
— И то дело!
Затворяя за собой дверь, Мария еле заметно улыбалась блаженной, тихой улыбкой. На душе было тепло, и даже сердце не болело нимало.
Все сёстры обители Спаса уже собрались, но службу не начинали — из уважения ждали княгиню-основательницу. Мария улыбнулась матери игуменье — виделись сегодня уже — и заняла своё место.
— Господу Богу помо-о-олимся!..
Всё шло как обычно сегодня. Вчера была такая же вечерня, и позавчера. И завтра будет, очевидно. Отчего же так светло на душе у Марии? Оттого лишь, что сын приехал, ночует здесь? Наверное…
Когда служба закончилась, и сёстры начали расходиться, готовясь отойти ко сну, княгиня подошла к настоятельнице.
— Примешь исповедь мою, Евгения?
— Прямо сейчас? — удивилась игуменья. — Как скажешь. Пойдём ко мне или здесь, в молельной?
— Да можно и здесь, отчего ж…
Слова лились и лились, плавно и неспешно, будто разворачивалась перед Марией вся её жизнь. Настоятельница, одного возраста с княгиней, слушала внимательно, не перебивая, только лёгким кивком давая понять, что слышит и понимает.
Когда Мария сказала последнее слово, игуменья долго молчала.
— По долгу своему обязана сказать я сейчас: отпускаю тебе грехи твои, сестра. Только знай, Мария Михайловна — нет на тебе никаких таких грехов. Святая ты.
— Да ой! — засмеялась Мария. — Прямо так и святая!
— Прямо вот так и святая! — без улыбки подтвердила Евгения. — Что есть, то есть. И вот ещё что скажу тебе, Мария… Причаститься бы тебе.
Мария медленно подняла изучающий взгляд.
— Тоже так мыслишь?
Игуменья помолчала.
— Когда послушница признаётся, что морковную грядку плохо засеяла, поленившись, одно дело. И такая вот исповедь, это совсем другое. Так примешь святое причастие?
Теперь помолчала Мария.
— Приму. Права ты.
Вернувшись наконец к себе, Мария застала сына сидящим за летописью. Одной рукой князь придерживал страницу, другой ерошил волосы.
— Что, тетрадку насквозь прочёл уже? — улыбнулась Мария.
— Тетрадку? — оторвался от книги Борис. — А! Не, тетрадку я с собой возьму, ты ж обещала дать. Тут другое у тебя есть… — князь хлопнул рукой по толстой летописи.
— Неужто нравится, как пишет мать твоя?
— Не то, не то! При чём здесь «нравится»? Есть над чем подумать, ой, крепко подумать…
— Так ведь на то и пишутся книги, чтобы люди думали, их читая, — снова улыбнулась Мария. — Ты вот что, Бориска, закрой пока книгу-то. Давай ещё поговорим?
Уже погасли последние угли, а они всё говорили и говорили. Обо всём говорили — о внуках, о татарском царевиче Петре и основнной им в память о владыке Кирилле обители. О татарской жене Глеба упомянули, и Мария похвалила её — хоть и татарка, а умница, дом держит и детей воспитывает многим русским княгиням на зависть. Под конец сошлись во мнении, что именно такая жена и нужна Глебу Васильковичу, потому как чересчур смирен он для князя, и должен кто-то его толкать, иначе заснёт на ходу.
Центральная свеча в подсвечнике, зажжённая раньше других, внезапно зашипела и погасла.
— Ой, совсем заговорила я тебя, Бориска! — спохватилась княгиня. — Давай-ка и правда спать, за полночь уже.
— Пустяки… — Борис зевнул, прикрыв рот кулаком. — Светает поздно нынче, высплюсь…
— Ты вот что, ложись вот тут, на этой лавке. Я сама тебе сейчас постелю. А я у печки. Старая я, тепло любить стала, как кошка.
— Как скажешь, мама.
Борис Василькович уснул мгновенно, едва приклонив голову к подушке. Мария же ложиться не спешила — не было сна ни в одном глазу. И все мудрые мысли выветрились куда-то. Просто сидела пожилая женщина, сидела и смотрела, как спит её взрослый сын. Одну свечу она погасила, иначе не хватит до утра, но и оставшейся хватало с лихвой, чтобы видеть. Спи, Бориска, спи. Завтра у тебя будет трудный день…
Она уже смутно помнила, как переменила свечу. Когда небо за окном начало светлеть, медленно и неохотно, Мария легонько погладила сына по лицу.
— А? Что? — вскинулся Борис. — Фу-ты… Хорошо, что разбудила меня, мам…
— Что-то приснилось?
— Да уж… Приснилось мне, что татарский хаган я в Каракоруме, и всё вокруг меня ядом обмазано…
— Ну ты же покуда не хаган, — улыбнулась Мария. — Не пора тебе, сынок?
— И верно, пора! — Борис Василькович уже обувал сапоги, притопывая. — Дел по горло… Ты вот что… Может, мы того, на рождество к тебе приедем все сюда, и я и Глебка с татаркой своей. Внуки будут все в сборе. Ты как?
— Приезжайте, — снова улыбнулась Мария.
— Что-то ты нынче всё улыбаешься про себя, мама, — Борис Василькович уже застёгивал пояс. — Не иначе клад нашла пуда на три чистого злата.
— Ох и глупый ты, Бориска! — искренне рассмеялась Мария. — Борода, плешь вон уж появилась, а малец мальцом. Стала бы я из-за злата того улыбаться!
Они уже вышли на крыльцо, и стремянный подводил князю своему коня.
— Тогда что? — не выдержал Борис.
— Да просто хорошо мне. Ну всё, езжай уже, князь Ростовский!
— До свиданья, мама!
— Прощай, сынок!
Когда ворота обители закрылись, выпустив отъезжающих, Мария постояла ещё немного на крыльце, глубоко вдыхая морозный воздух. Да, вот и это лето прожили. Рождество на носу…
Вернувшись к себе, княгиня застала в келье всё ту же послушницу Агафью, разжигавшую огонь в печи.
— Как выспалась, матушка княгиня?
— Да я и не спала вовсе, — снова мягко улыбнулась Мария. — Успею выспаться, чай.
Закончив уборку, девушка вышла, и вгляд Марии упал на раскрытую рукопись и незакрытую чернильницу. Нехорошо, непорядок, подумала княгиня. Нет на меня Ирины Львовны, уж она-то не допустила бы такого безобразия. Кстати, надо бы и запись вчерашнюю закончить…
