– Браво! Браво! – выдал новую порцию восторгов молодой офицер и деловито заметил: – Хорошенького понемножку, мама Лео, я просил вас положить мне еще кусочек.
– Ах! Если бы я сама была этим кусочком! – вздохнула Леокадия, протягивая руку к блюду. – Ладно, не буду больше докучать тебе своими стонами. Хватит гитары, хотя, знаешь, у меня в этом романсе девятнадцать куплетов, и все как один складные и чувствительные. Так вот, я тебе уже говорила, душа моя, что я не сразу поняла, что в газетах пишут именно про тебя, потому как ты скрыл от нас свою фамилию, но едва только мне попадалось имя Морис, я тут же начинала читать в оба глаза. О первом твоем деле я узнала из «Журналь де Коммерс» и страшно разволновалась, а через несколько недель – новый подвиг: капрал Морис Паже взял в плен какого-то важного туземца, потом опять: «Дерзкая вылазка Мориса Паже», и еще, и еще. И все время этот Морис Паже, меня это даже раззадорило, ну, думаю, неужто это наш ягненок Морис?.. И наконец, я получаю твое первое письмо, подписанное: «Морис Паже, капрал». Ах, черт возьми! За четырнадцать лет я три раза выигрывала в лотерею, но даже счастливому номеру я так не радовалась!
Молодой лейтенант протянул ей свой пустой бокал со словами:
– Вы лучшая из женщин, мама Лео!
– Ладно! В письме про меня ничего не было, а все про нее да нее, но я не могла ответить ни на один из твоих вопросов, потому как в то время я знала о ней не больше тебя.
– А теперь?
– Теперь дело другое. Хочешь кофе?
Морис отодвинул свою тарелку и положил локти на стол.
– Да, хочу, двойной, если можно. А на десерт расскажите мне наконец о ней.
Лео кадия вздохнула и, ставя перед юношей чашку из толстого фарфора и рюмку, промолвила:
– Всему свое время, раньше смерти не умрешь, будет тебе и десерт. И что за мальчишка? Делается ну прямо каменный, когда речь заходит о моих чувствах!
А ведь я все еще нравлюсь мужчинам, слава Богу, не все считают меня старухой. Я не про первых встречных говорю, а про постоянных поклонников – все они люди солидные, при хороших должностях, один, к примеру, из пожарной команды и даже имеет там какой-то чин, другой – человек ученый, служит в Зоологическом саду смотрителем, третий, молоденький, в зеленых очках, работает на складе. Имеются и другие, так что не все пренебрегают госпожой Самайу, месье, так и знайте. И что же тут удивительного? У меня под корсетом ни одного клочка пакли, волос на голове много и все свои, да и румянец тоже свой, а не из помадной склянки.
К тому же я женщина обеспеченная, у моего заведения прочная репутация, балаган совсем новенький, большую вывеску только что перемалевали, тигр после одной маленькой операции воспрял духом и держится молодцом, а у льва с тех пор, как ты уехал, выпало только три зуба. У меня такой страус-самец, что из зоосада – и то поглядеть приходят, а уж медведь! От моего белого полярного медведя не отказалось бы само правительство.
Ты веришь в государственные бумаги? Я – нет. По мне кубышка в своем тюфяке куда надежнее. Но стоит мне захотеть – и у меня будет рента. Я.все это к тому говорю, малыш, что уж лучше зависть, чем жалость. Конечно, у меня нету золоченых палат, роскошных экипажей, бриллиантов и кашемиров, но...
Она внезапно прервалась и грохнула кулаком по столу.
– Ты же меня совсем не слушаешь, – возмутилась она, – а я-то, дура этакая перед тобой распинаюсь. Это ж надо быть таким бесчувственным. Ладно, хватит. Ты уже вылакал свой кофе, и сейчас я попотчую тебя десертом.
Она одним махом опрокинула в свой рот рюмку водки и заговорила уже более спокойным тоном:
– Ну вот, история получилась такая: через три или четыре дня после твоего первого письма сижу я одна-одинешенька в своей комнате, хотя желающих составить мне компанию полно. Слышу: тук! тук! – Входите! И кто же входит? Ты угадал: платье из черной тафты, черная бархатная шляпа, черная кружевная вуаль, так густо затканная узорами, что мордашки не видно.
– Что вам угодно?
– Это я, – отвечает нежный голосок, сразу же напомнивший мне о тебе, потому что, ясное дело, я тебя ревновала к малышке. От этого голоска я сразу размякла, ведь и правда, ее нельзя не любить, но все же спрашиваю:
– Кто это «вы»?
Вместо ответа она бросается мне на шею и ну меня целовать.
– Моя добренькая мадам Самайу!
– Флоретта!
– Где он? Что с ним? Он меня забыл?
Застывший недвижимо Морис слушал, затаив дыхание.
– Задавала точно те же вопросы, что и ты, – продолжала госпожа Самайу, попутно заметив: – Эх, если бы ты знал, какой у тебя сейчас дурацкий вид! Ей-богу!
– Продолжайте, мама Лео, – со слезами на глазах попросил Морис, – издевайтесь надо мной, сколько вам угодно, но только говорите, умоляю вас!
– Говорите, моя добренькая Леокадия, говорите, – передразнила укротительница, стараясь, чтобы мощный голос ее звучал как можно нежнее, – девчонка повторяла то же самое, оба вы дурачки, два сапога пара! И я, черт возьми, говорила, я видела, что огорчаю ее, но это мне было даже приятно, от ревности становишься злой.
Она не знала про тебя ничего, думала, что ты все еще в балагане. Как только я ей сказала, где ты, она в три ручья залилась слезами. Как она плакала! Как она рыдала! Пришлось обнять ее и утешать поцелуями, как ребенка, приговаривая: ну перестань, Алжир в конце концов не на краю света!
– А если его убьют! – не унималась она.
– Что ж, – отвечала я, не желая потакать ей во всем,– на войне без риска не обойдешься, но пока убивает он, а сам целехонек.
– Ах, какой он храбрый, Морис! Мой бедный Морис!.. И всякие глупости в таком духе, что ж! Все мы бабы одинаковы, и те, что весят всего ничего, как твоя финтифлюшка, и те, в которых весу двести тридцать семь фунтов – я взвешивалась на последней ярмарке в Сен-Клу. Может, ты хочешь покурить? Ты какие любишь?
– Но это же еще не все! – вскричал Морис. – Мама Лео, моя добренькая Лео, не скрывайте от меня ничего, прошу вас!
– Все вы, мужчины, эгоисты! – прогремела в ответ укротительница. – То, что для тебя сладенькое молочко, для меня хуже уксуса! Ладно, продолжаю, хотя об остальном догадаться нетрудно. Живет она там в холе и неге, окружена всяческой роскошью, да, видать, не в золоте счастье. Что в нем, в богатстве, если душа не на месте и сердце тоскует! Не выдержала она такой жизни, потихоньку выбралась из дворца своей то ли баронессы, то ли герцогини и в наемной таратайке прискакала сюда на разведку...
– Но она и вправду сказала, что любит меня? – с тревогой допытывался молодой лейтенант.
– До смерти! – благородно подтвердила госпожа Самайу. – Ее любовь кончится только с последним вздохом!
