— Атенаиса! Обожаемая! Как я счастлив!
Обрученные расстались поздно.
Герцог проводил Пегилана в приготовленные для него покои; Анри также ушел к себе. Атенаиса взяла мать под руку и в сопровождении маркизы обе пошли наверх.
Когда молодые женщины остались одни в своей комнате, маркиза громко зевнула и бросилась в кресло. Атенаиса боялась какого бы то ни было разговора с ней, но Мария по-видимому не имела ни малейшей охоты разговаривать. Однако молчание тяготило юную герцогиню, и она сама начала разговор:
— Неужели ты так устала сегодня, Мария? Как ты страшно зеваешь!
— Устала? — переспросила маркиза, — нет, я не устала. Я зеваю от предвкушения той скуки, которая предстоит мне.
— От скуки? Но ведь ты едешь в Париж! Не ты ли говорила мне всегда, что Париж — настоящий лабиринт всевозможных удовольствий и развлечений?
— Это — правда, — сказала Мария, — но для меня ужасно то, что в Париже живет существо, с которым я должна буду встретиться и одно присутствие которого заставит меня умирать от скуки. И это существо — мой муж.
Атенаиса вскочила.
— Твой муж? Его присутствие тебе неприятно?
— Как нельзя быть неприятнее, дорогая моя! Так всегда бывает — с течением времени. Но не обращай на это внимания. Ты — счастливая невеста Анри де Монтеспана, оставайся при своем счастье. Какое тебе дело до несчастного брака маркизы де Бренвилье!
* * *
Прошло две недели. На высокий горный кряж поднимался поезд, состоявший из четырех тяжелых дорожных экипажей, окруженных вооруженными людьми. В первой карете сидели герцог, герцогиня и Атенаиса, в других размещались остальные члены герцогской семьи и прислуга. В последнем экипаже ехала маркиза со своим отцом, заехавшим за ней на обратном пути своей поездки.
Когда экипажи достигли самой высокой нагорной точки, герцог приказал остановиться и путешественники вышли.
Под ними в голубоватом тумане спускающегося вечера виднелся вдали замок Мортемар, кровли и башни которого еще горели в лучах заката; далекие темные леса окружали его подобно зеленому морю; черные линии, прорезывавшие зеленые массы, указывали на направление дорог.
Герцог со всей семьей подошел к обрыву и, протягивая руку, сказал:
— Смотрите, вот наш милый, старый Мортемар. Мы расстались с ним надолго, может быть, навсегда. Простимся с ним еще раз! Прощай, замок моих предков! Дай мне Бог снова увидать тебя таким же счастливым человеком, каким я теперь покидаю тебя! Прощай!
Дети нарвали цветов и бросили их вниз с горы, как прощальный привет родному замку.
— А теперь вперед! — воскликнул герцог, и путешественники отправились дальше.
Лес, оставшийся позади, казался все меньше, туман, окутавший замок Мортемар, все гуще. Вдруг в вечерней тишине резко и отчетливо прозвучали удары церковного колокола.
— Это — звон из Бурганефа, — сказал герцог, — звон одного только колокола… второй убил нашего друга.
Атенаиса вздрогнула, прижалась в угол кареты и закрыла глаза.
Вдруг у окна кареты появилось милое, знакомое лицо, а затем рука с букетом. Цветы упали на колени Атенаисы.
— Анри! Анри! — воскликнула Атенаиса.
— Моя Атенаиса! До свидания в Париже!
Маркиз прискакал короткой лесной тропинкой, чтобы еще раз поцеловать прекрасную ручку своей невесты.
— До свидания! — кричали ему из всех экипажей.
Он исчез, а вместе с ним исчезли и последние очертания замка, потонув в море тумана, поднимавшегося из глубины долины.
Часть вторая
Обширный мир. 1664-й год
На границе Штирии и Венгрии, на правом берегу реки Раабы, стоит цистерзианский монастырь св. Готарда. Плодоносная долина, окаймленная пологими холмами, перерезана блестящими лентами рек.
29-го июля 1664 года эта мирная, улыбающаяся страна представляла воинственную картину: две армии занимали ее, стоя одна против другой и будучи разделены только рекой Раабой.
Палатки, раскинутые на правом берегу, занимали все пространство от монастыря до местечка Виндишдорф; над ними блестело изображение полумесяца; там и сям, среди моря холщевых навесов, виднелись бунчуки, веяли пестрые значки, свешиваясь с высоких мачт; а совсем вверху, около Виндишдорфа, перед великолепно убранной и увешанной красными коврами ставкой великого визиря, шелестело, развеваясь по ветру, знамя пророка.
По проулкам лагеря сновали, подобно муравьям, пестро одетые воины султана: сипаи, янычары, албанцы. Чернокожие из жарких степей Африки, отвратительные фигуры монголов и татар толпились со своими конями, верблюдами и мулами среди сотен телег, различных повозок и орудий, наполняя беспорядочной суетой все пространство, видимое глазу.
Христианский лагерь, расположившийся на левом берегу Раабы, над зелеными лугами, с внешней стороны представлял чрезвычайно скромный вид. На всех более значительных палатках блестело изображение креста, а как раз против ставки визиря гордо высилась полотняная палатка предводителя армии, графа Раймунда Монтекукули, над которой развевались имперские знамена.
Улицы императорского лагеря кипели таким же оживлением, как и в турецком лагере. Здесь также собрались разнородные национальности. Натиск неверных привлек в войска массу бойцов, явившихся на зов теснимого императора. Венгерцы, немцы (в преобладающем числе), испанцы и старинные, завзятые враги полумесяца — венецианцы собрались под знаменами Монтекукули, готовые к решительной, кровавой битве на Сэн-Готардской равнине.
Но не только угрожаемые турками или вражеские им страны выслали сюда своих храбрецов; помощь прибывала и из более отдаленных государств. По приглашению императора, Людовик XIV решил подкрепить его армию отрядом в шесть тысяч человек, большая часть которых состояла из добровольцев.
Эти воины горели жаждой приключений. Здоровые, красивые, цветущие люди с пустыми карманами и острой шпагой явились в качестве офицеров; эта война представляла великолепный случай попользоваться добычей, пережить массу приключений и отчаянных предприятий.
В несколько дней назначенное число людей было набрано, и 14-го июля 1664 года шеститысячный отряд французов, под начальством графа Колиньи, присоединился к императорской армии.
С прибытием французов началось шумное веселье. Колиньи привел с собой крайне беспутных, но необыкновенно милых и любезных молодцов. Развращенность нравов уже давно разъедала Францию, и ее результатом явилась масса внебрачных детей. Король Людовик XIII не терпел открытых скандалов, и при нем распутные похождения держались в тайне; но, как только Людовик XIV выразил более свободные взгляды на любовь, — отовсюду вынырнули искатели приключений, хваставшиеся внебрачным, но знатным происхождением и требовавшие разных привилегий под угрозой разоблачений. Таких людей большей частью старались распихать по армиям, которые Людовик посылал в Италию, Африку или на Мадагаскар. Терять им было нечего, они ничем не дорожили, не боялись ни Бога, ни черта и заботились только об одном: отличиться в каком-либо отчаянном предприятии, составить себе громкое имя и, вернувшись в Париж, отомстить презрением своим предполагаемым родителям, не пожелавшим раньше признать своими потомками будущих героев.
