— В воду! Слышите?..
Андрею показалось, что Петрович излишне строг с рыбаками, даже груб. Но, к удивлению, на него никто не обижался.
— Строгий у вас бригадир, — сказал Самарин соседу.
— Петрович–то? Уж куда строже.
Выброшенная килька плавала тут же кверху брюхом; в сетях она обессилела, содрала с бочков чешую и теперь не могла уйти в глубину. Возле невода образовалась белая кашица из килек. В воздухе над ней кружились мартыны. Семья молодых уток, почуяв рыбий запах, тоже устремилась к неводам с берега кильватерным строем. В предвкушении обильного завтрака утки истошно кричали. И словно разбуженное утиным криком, из — моря выплыло солнце.
1
— Так–таки и не признали в рыбацком бригадире академика Терпиморева? — вопрошал Самарина Каиров по дороге в Москву. — Бога электроники не узнал, своего кумира!
Каиров смеялся на весь вагон и снова и снова просил рассказать подробности рыбной ловли с академиком. Бориса Ильича интересовало все: и как выглядел академик, какие он команды подавал, как прикрикнул на Самарина.
— Вот встретитесь с академиком, так он вам припомнит, он вам припомнит.
Каиров удивлял Самарина безудержной веселостью.
Андрей привык видеть шефа строгим, недоступным; если он и позволял себе шумно, много разговаривать, то это случалось с ним не часто. В последнее же время Каиров имел вид человека, подавленного горем. И всем было понятно его состояние: дела в лаборатории шли плохо. Радоваться нечему. А теперь вдруг — фонтан веселости и красноречия.
А причины для веселого настроения у Каирова были.
Первая — отзыв академика на книгу. Отзыв блестящий, щедрый — о таком Борис Ильич и мечтать не смел. Главное, академик высказал одобрение книги в письменной форме. Оставил документ — для любой инстанции, для истории. Каиров никогда не покажет его Самарину, но он покажет его тому, кому надо будет.
Борис Ильич держит письмо академика у сердца. Он помнит его наизусть:
«Многоуважаемый Борис Ильич! Прочитал Вашу книгу залпом. Я был рад и взволнован. Рад неожиданному открытию ума смелого и широкого, конструктора оригинального, остроумного. Ваша машина умница; она — прообраз будущих машин подобного назначения.
Преотлично решен узел арифметического устройства, и оперативное запоминающее устройство, и стойка входных механизмов — все это вышло у Вас замечательно. Быстродействие невелико — понимаю: назначение машины и не требует большего, к тому же вас ограничивали габариты — все логично и понятно. Я бы хотел теперь знать, как долго Вы работали над машиной, столько человек принимало участие… Видимо, из скромности Вы все это в книге обошли молчанием. Вы просите мою рекомендацию в издательство, да я не только буду рекомендовать Вашу книгу, но буду просить поторопиться с ее изданием. Машины, подобные Вашей, очень, очень нужны народному хозяйству.
Желаю Вам дальнейших успехов и здоровья.
Терпиморев».
Вот какое письмо написал Каирову академик. Как тут ему не радоваться! Там, в Приморске, возвращая рукопись, Соловей шепнул на ухо Каирову: «Быть тебе, старина, жителем Москвы — града стольного».
У Каирова от этих слов душу сладкой волной захлестнуло. И первое, что пришло на ум, — с Машей мировую заключить. Приду, повинюсь, покажу приглашение Москву. Не враг она себе — не откажется…
Вот они, причины веселого настроения Каирова.
— Вы хотите получить номер в «Москве»? — обратился Борис Ильич к Самарину, как только они вышли потоком пассажиров на привокзальную площадь. — Интересно, как бы вы это сделали? Хотел бы я посмотреть.
Признаться, Самарин и не думал о гостинице. Ему не однажды приходилось бывать в Москве и по делам, и проездом; он знал, как трудно тут получить номер в гостинице, но всегда у него как–то обходилось. На улице не ночевал.
— Стойте здесь, возле чемоданов! — приказал Каиров. Сейчас все устроим.
Борис Ильич вошел в телефонную будку. И почти тут же он вылетел из нее сияющий: — Все будет в порядке!..
Подхватил свой чемодан и — в метро. Через час они входили в двухкомнатный номер гостинцы «Москва».
Сложное чувство овладевает Самариным, когда он вот так, поселившись в номере столичной гостиницы и открыв окно, окидывает взглядом панораму Москвы. Каждый раз Москва предстает перед ним обновленной, все более необыкновенной. Чем–то она удивительна и непонятна. Взгляд скользит поверх крыш домов и теряется в хаосе дальних улиц. В серой дымке угадываются Красная Пресня, Киевский район, Калужская застава. На фоне синего августовского неба маячат трубы и башни, тянутся к небу белые квадраты многоэтажных домов, а дальше — дымка, туман, едва различимые пятна вновь строящихся кварталов. Водоворот страстей и судеб…
Сколько людей, сколько желаний погребено тут и рождено вновь!..
— Борис Ильич, послушайте, как шумит Москва.
Каиров уже разделся, он перекинул полотенце через плечо и направлялся в ванную комнату.
— Да, Москва имеет свой собственный голос, — проговорил Каиров. — Ее шум напоминает мне шум океана. Вам приходилось видеть океан? Нет? А я плавал по океану. При небольшом ветре он шумит, как Москва. Около вас раздается шум явственный, почти четкий, а дальше океан шумит глуше, непонятней, точно в недрах земли идет сильный дождь, а еще дальше — тихо, но назойливо звенит небо, или вода, или вода и небо. Вот так шумит и Москва. Да, да — я заметил. Это ее голос, только ее и ничей больше. Я знаю. Я много видел городов. Нью — Йорк тоже видел. У того голос резкий и сиплый.
Борис Ильич пошел в ванную, а Самарин прошелся взад–вперед по комнате, заглянул в спальню: там, накрытые золотисто–желтыми покрывалами, стояли две низенькие деревянные кровати. В углу — туалетный столик с невысоким зеркалом. Андрей долго стоял перед ним, поворачивался боком, спиной. Костюм с серебристой ниткой сидел на нем ладно, особенно брюки, не узкие и не широкие, а как раз в меру. Андрей присел на подоконник, снова загляделся на Москву. Но мысли Самарина были в Степнянске. За те долгие месяцы, что прошли со времени его знакомства с Марией, он мог убедиться в ее равнодушии к нему, нежелании встречаться с ним, видеть его. Он несколько раз звонил ей. Мария разговаривала охотно, шутила с ним, рассказывала о своей театральной жизни, но стоило Самарину заикнуться о встрече, она отвечала отказом. А однажды Мария не узнала его голос. Несколько раз спросила: «Кто со мной говорит?» Он наобум сказал: «Перевощиков. Знаете такого?..» Она ответила: «Не знаю», — и положила трубку. Андрей тогда был огорчен, обижен. И именно тогда поднялось из тайных глубин его души неодолимое стремление добиться успеха.
