И Хадж Гарун в третий и последний раз затрубил в рог. Джо попытался было остановить его, но поздно — длинные и тонкие ноги Хадж Гаруна уже болтались в воздухе, взметнулась его желтая накидка, он соскользнул с уступа и обрушился прямо на изумленную толпу внизу.
Послышался тяжкий удар и жуткий треск костей.
Джо в ужасе заглянул за край уступа. Хадж Гарун лежал, скорчившись на каменном полу и все еще пытаясь размахивать рогом. На его ржавом шлеме виднелась свежая блестящая вмятина.
Масоны в смятении закричали. Знамена и остроконечные шляпы сгрудились возле невероятного видения на полу. Один легонько пнул Хадж Гаруна ногой, и старик с тихим стоном вздрогнул. Казалось, он хочет поднести рог к губам и вновь затрубить, но было совершенно очевидно, что он не может даже пошевелиться.
Хорошо хоть жив, подумал Джо.
Вдруг он понял, что их лица все еще закрыты повязанными в винном погребе платками.
Боже, спаси и сохрани, подумал Джо, два чертова бандита в подземном мире, вот что они о нас думают. Кто-то нанял двух подземных головорезов, чтобы помешать их глупенькому веселью и шпионить за их идиотскими играми. Мы на это подписались, и что бы нам здесь посоветовал отец-писторий? Да что угодно, вот как. Что угодно, лишь бы оно быстро.
Джо вскочил на ноги и поднял сжатый кулак.
А ну охолони, заорал он, охолони, вы, масонский сброд. От моего лица с вами говорит Ирландская республиканская армия, и вы видите специальную, слышите, сволочи, специальную форму, в которой ИРА ведет подземные военные действия в Иерусалиме. Мы эти копи заминировали такой взрывчаткой, что вам и не снилась, ждали только вашего прихода. Ждали, чтобы вы произнесли вслух вашу дьявольскую хулу на иезуитов, и теперь, услышав ее, мы поднимаемся наверх и идем прямиком к Папе. И плохо придется тому фанатику, который попытается нас остановить. Считайте, что в ту самую секунду, как эта грешная мысль взбрела в его слабоумную башку, он уже покойник. Стоять, или я велю этому старику в четвертый раз затрубить в рог, а это будет сигналом к наступлению конца света, — святая правда, как и то, что Иоанн написал Откровение. Еще один звук из рога — и бомбы взорвутся, и тогда вы уж точно встретитесь с Соломоном, это я вам обещаю, а католики всего мира будут избавлены от ваших черных козней. А ну замерли, если хотите жить.
Джо мягко спрыгнул на пол и медленно осмотрелся, окинув недобрым взглядом оцепеневших масонов. Он опустился на колени и подобрал несчастного Хадж Гаруна, который беспомощно ползал кругами, потому что шлем съехал ему на нос. По лицу его катились слезы, ведь глаза ему засыпала ржавчина.
Мы победили, прошептал Джо ему на ухо.
Победили?
Да. Никто из них не решился принять твой вызов. Ни Боэмунд, ни Танкред, ни этот интриган и мерзавец Вальтер Голяк. Они оцепенели от страха и теперь убираются домой, даже не обнажив мечи. Ты это сделал. Иерусалим спасен.
Спасибо, Господи, бормотал Хадж Гарун, пока Джо поднимал легкое тело старика на спину и проталкивался через массы знамен, остроконечных шляп и мерцающих факелов. Вскоре они уже выползали из-под северо-западной стены Старого города, а жаркое июльское солнце как раз проваливалось за крыши нового.
Ты ешь чеснок, ничем не заправляя?
Да.
И сколько?
Большую головку до еды и две после.
Я вижу, ты завел какую-то грязную средиземноморскую привычку?
Человек с трехслойными часами и самурайским луком не в путешествиях обрел свои широкие познания в области левантийских потребительских товаров. Вместо этого он изучал уникальное собрание писем, хранящееся в архивах дома Шонди.
Эти письма написал его предок, появившийся на свет в Базеле в 1784 году, — Иоганн Луиджи Шонди. Его отец, наполовину швейцарец, наполовину немец, был педант, зарабатывавший на хлеб насущный изготовлением крохотных часов. Чем меньше были часы, тем больше они нравились отцу. Часто отец делал такие маленькие часы, что невозможно было разглядеть циферблат. Поэтому только немногие экземпляры имели шанс стать чьей-то собственностью. Большинству суждено было остаться на стенах в доме часовщика. Там они висели, точно крохотные бусины, неслышно тикали и с бесцельной точностью отмеряли время.
Но, к счастью, мать Иоганна Луиджи, наполовину итальянка, наполовину швейцарка, обладала непревзойденным талантом пекаря. Лучше хлеба в Базеле было не найти, и поэтому, пока отец Иоганна Луиджи занимался сведением времени в точку, мать ходила по городу, продавая огромные батоны горячего хлеба, и семья не голодала.
В конце века родители умерли, и сразу стало понятно, что Иоганн Луиджи не обычный швейцарец. Он начал изучать химию, медицину и языки, а чтобы как-то прокормиться, рубил дрова. Не по годам развитой и бойкий юноша с бледно-голубыми глазами, всего восемнадцати лет от роду, он год изучал арабский в Кембридже, а потом решил пройти пешком весь Левант.
Иоганн Луиджи был невероятно обаятелен, а значит, легко находил ночлег. В Албании ему довелось постучать в ворота замка, принадлежавшего главе могущественного клана Валленштейнов. Его пригласили переночевать как раз вовремя. Хозяин замка с христианским именем Скандербег[18] был последним в длинной череде Скандербегов и отсутствовал по случаю очередной войны, что, впрочем, неудивительно, поскольку на протяжении последних ста пятидесяти лет его предки, кажется, ничем больше не занимались.
Поэтому Иоганна Луиджи занимала милая супруга отсутствующего хозяина. После ужина над замком разразилась страшная буря, и молодая женщина пригласила гостя полюбоваться молниями из окна своей спальни. Проливной дождь хлестал по стенам замка весь остаток ночи.
К утру буря утихла. Одарив молодую хозяйку очаровательной улыбкой, Иоганн Луиджи взвалил свой мешок на спину и продолжил путешествие. Он и не подозревал, что заронил в нее семя, из которого в будущем произрастет набожный отшельник, человек, который столь искусно подделает первую Библию, что все примут ее за подлинник, траппист-отступник и лингвистический гений, последний из Скандербег-Валленштейнов.
Иоганн Луиджи быстро обошел Левант, и то, что он увидел, ему понравилось. К началу следующего года он уже дошел пешком до Будапешта, где начал изучать медицину, вновь зарабатывая на жизнь рубкой дров. Он получил медицинскую степень и основал частную практику. Особое его внимание привлекали случаи истерии. Вскоре он перешел в иудаизм, чтобы жениться на одной из своих бывших пациенток, молодой хазарской еврейке. Ее семья еще с девятого века промышляла в Будапеште мелкой торговлей.
