его спутники не подумали о возможности встретить на своем пути какое-нибудь селение или городишко. Напротив, они часто думали о туземцах не с надеждой найти у них еду и пристанище, а скорее со страхом, потому что все они, не исключая и малайца, наслушались ужасов — вымышленных, конечно, — о даяках и других диких племенах, обитающих в сердце Борнео, и представляли их себе не иначе, как страшными волосатыми дикарями, которые не прочь полакомиться человеческим мясом и любимое занятие которых — отрезать головы попавшимся в их руки людям. Поэтому нет ничего удивительного, что наши герои решили тщательно избегать встреч с какими бы то ни было существами, имеющими человеческий облик.
Не правда ли, как нелепо, что человеку, этому высшему из всех живых существ, приходится порой опасаться встречи с себе подобными! Как ни унизительна для человеческого сознания подобная мысль, она сильно угнетала капитана Редвуда и его товарищей, когда, бросив последний взгляд на синие волны океана, они повернулись к нему спиной и двинулись в глубину леса.
Весь первый день шли вдоль реки, той самой, устье которой служило им пристанищем со дня высадки на Борнео. Такой маршрут был избран по многим причинам. Во-первых, река текла с запада на восток; следовательно, поднимаясь вверх по ее течению, путники продвигались бы на запад. Во-вторых, вдоль берега тянулась тропа, проложенная не людьми, а крупным зверем: на мягкой песчаной почве там и сям виднелись следы тапиров и кабанов, а местами попадались и более крупные — следы носорогов.
И странное дело: хотя следы казались совсем свежими, самих животных нигде не было видно. Объяснялось это тем, что все толстокожие животные, которым принадлежали эти следы, покидают свои убежища только по ночам, а днем прячутся в чаще джунглей.
Река была достаточно глубокой, и путники вполне могли бы плыть по ней в пинассе. Сначала так и хотели сделать, но, поразмыслив, решили все же бросить суденышко и идти пешком. Оно было слишком тяжеловесно, чтобы вести его против течения. А кроме того, если бы нашим героям повстречались дикари, то благодаря лодке они заметили бы их раньше, чем были бы замечены сами.
Однако главная причина, почему Редвуд решил бросить лодку, заключалась в том, что невдалеке возвышались горы, где, видно, и брала начало река. Течение ее там было, наверно, слишком стремительным для судоходства.
Но даже в том случае, если бы оно оказалось спокойным, путешествие в пинассе не могло длиться более одного дня, а ради этого, думалось Редвуду, не стоило его и начинать. Все с ним согласились, и пинассу оставили там, где она была спрятана, то есть под ветвями большого баньяна.
Предположение Редвуда оказалось правильным. Очутившись к вечеру того же дня у подножия гор, все увидели, как река низвергается с них стремительным и мощным потоком. Не могло быть и речи о том, чтобы по ней прошла лодка. Берег, до сих пор сравнительно пологий и ровный, здесь круто повышался, поэтому было решено разбить лагерь и провести первую ночь пути у подножия гор.
Следующий день ушел на то, чтобы взобраться на гору по размытому потоком ущелью. Только на закате, когда солнце уже исчезло в зеленой чаще простиравшегося перед ними леса, путникам удалось достигнуть вершины; там они увидели источник, из которого начиналась река.
На вторую ночь пришлось остановиться в месте, совершенно лишенном воды, и герои наши жестоко страдали бы от жажды, если бы перенесенные во время блуждания по океану муки не сделали их более предусмотрительными. Уходя от потока, все трое мужчин наполнили водой большие бамбуковые фляги, вместимостью не меньше галлона, висевшие у них на поясе. У детей тоже были такие фляги, только поменьше. Этого запаса вполне хватило бы на то, чтобы пересечь горную цепь.
Остаток ночи провели на вершине горы, которая оказалась такой широкой и так густо поросла лесом, что западного ее края достигли только на закате следующего дня. И тогда, примерно милях в двадцати от нее, все увидели другую, параллельную ей горную цепь. Между этими двумя цепями простиралась долина, или, вернее, невысокое лесистое плато; лес был очень густ и расступался только вдоль реки, поблескивающей в закатных лучах солнца, словно струйка расплавленного золота.
Плато не было совершенно ровным: там и сям над вершинами леса вздымались холмы, тоже поросшие деревьями, только другой, видимо, породы, о чем говорила более светлая окраска их листвы.
Путники остановились на минуту и, раздвинув ветки, глядели на эту равнину, которую им завтра предстояло пересечь.
Вдруг Сэлу, пристально всматривавшийся в чащу, что-то пробормотал. Разобрав несколько слов и увидев, как изменилось его лицо, все не на шутку встревожились.
— Не надо там ходить! — говорил малаец. — Лутьси воклуг ходить! Там дикий миас ломби. Сингапулский тигл меньсе опасный, сем миас ломби. Полтугальцы звать его лызая голила.
— Слышите! Он говорит — рыжая горилла! — воскликнул Редвуд. — Так это же орангутанг!
— Велно, саиб [36] капитан! Одни селовек зовут его оланутан, длугие — лызый годила. Миас ломби — самый больсой и опасный. Он таскает дети и зенсины. И никто их потом не находить. Оланутан ест их. Мы бояться оландаяк, а лызый голила — оланутан есе хузе.
Несмотря на жаргон малайца, все сразу его поняли. «Лызый голила», или «оланутан», был не чем иным, как хорошо известной человекообразной обезьяной, обитающей на Борнео и Суматре, которая далеко не так безобидна в своих родных лесах, как в клетке зоопарка.
Глава XXIII.
ТРУДНЫЙ ПУТЬ
На следующее утро двинулись в путь позднее обычного. Всю долину окутывал туман, и пришлось дожидаться, пока он рассеется. А рассеялся он лишь тогда, когда солнце, взошедшее позади путников, осветило лежащий перед ними путь на запад.
Во время ожидания снова стали думать над тем, пересечь ли равнину напрямик или попытаться ее обойти. Но когда туман рассеялся, все увидели, что долина очень далеко простирается и вправо и влево и обойти ее нечего и думать. Таким образом, вопрос разрешился сам собой. К тому же капитан
