так».
* * *
Приходиться брать в расчет, что все вокруг постоянно хотят судить и оценивать, каждое решение воспринимают как моральный выбор, масштабируют решения до непонятных мне размеров. В конце концов, общество, в которое я должен вступить, столь же бесчестно, как и везде. Придется изворачиваться, но в один прекрасный день все равно все покинут нас. Нет никакой надежды на понимание меня и моей философии со стороны окружающих. Однако, ужасно даже думать о том, что будет, если мы с Гертрудой останемся. Может, судьба хочет от нас слепого шага в неизвестность, побега абы куда, лишь бы только за рубеж, а там уж видно будет, погибнем или нет?
Вспоминаю о последней встрече с Циммером и чувствую, что после того, как он решил уехать, он начал постепенно отдаляться от нас и, как он выразился, «ропщет» на меня. Невероятно, ведь и он, точно как Полльнов, обвинил меня в самообмане. В их глазах, приняв решение остаться, я опустился в моральном отношении.
* * *
В конце концов, смысл и цель остается только в том, чтобы объективировать философствование, которое стало поистине необходимо мне в эти годы. Больше мы в этом мире ничего сделать не можем. Создать себе условия для выживания или работы любой ценой – единственная задача. Осуществить это можно лишь в том случае, если мы с Гертрудой, останемся верны друг другу. Нет, не так. Если мы только будем также близки, как и раньше, мы сможем работать в это невыносимое время.
* * *
Если мы умрем здесь, станут говорить, что они могли бы спастись. Будут судачить, мол, будь они живы и знай, какая участи их ждет, они бы поступили иначе. Будут обвинять в том, что мы были пассивны, глупы и не хотели признавать реальность. Те, кому важна жизнь любой ценой, забывают, что добровольная нищета – не единственный выход. Юлия бы никогда так не сказала.
Можно ошибочно предполагать, что весь вопрос в деньгах, но это не так. Из соображений безопасности мы забываем о таких вещах, как спокойствие, дружелюбие и востребованность. Все это сложно обеспечить за рубежом. Меня пугает ситуация, что в действительности мы навязываем себя там, где мы совсем не нужны, что мы, поддавшись паническим настроениям, которые в конечном счете никого не обязывают, очень быстро сами себя обречем на произвол судьбы, что мы будем жалкими и презираемыми эмигрантами, а потом нас будут постоянно обсуждать люди, от решения которых то и дело будет зависеть наша судьба. Чтобы это выдержать, нужен совсем другой набор качеств, чем у меня.
* * *
Содержание нашей жизни радикально изменилось. Ежедневная готовность к смерти и сознание радикальной неизвестности полностью перевернули наш маленький мир. Мы работаем безо всякой гарантии успеха. Мы словно каждый день получаем в подарок еще немного жизни в мире, который нам не принадлежит, хотя и близком, родственном нам по исходному замыслу. Мы можем быть лишь дома, но этого пока никто отнять у нас не может. Все это пространство двоемыслия, в котором нет места личности. Жизнь возможна лишь тогда, когда ее основой является трансценденция.
* * *
Должны ли мы обрекать себя на роль жертвы? У меня часто бывает такое чувство. Я предпочел бы умереть там, где я есть, где у меня есть право, где я зарабатываю деньги своим трудом, а не дать себя увлечь сочувствующим, гуманным и благородным людям. Ведь, в конце концов, это значит отдать себя в руки не их, а тех, кто фактически принимает решение, ненадежных, чужих людей, которые скрывают своекорыстие и жестокосердие в обертке гуманных выражений и заступнических речей. Это будет чувствоваться и на вершинах политики и в повседневной жизни.
* * *
Я не могу сказать, что я ни за что не покину Германию. Я сделал бы это, если бы мне предложили достойное и независимое положение. Тогда я завершил бы свою работу по философии за границей как немец. Но я не стану это делать, если я окажусь в зависимости, если меня будут принимать так, как будто я вступаю в какой-нибудь политический фронт, который всегда останется политическим, даже если его и называют так часто фронтом «человечества».
* * *
Быть на своем месте, не вступить в опасную пустоту! Любые опасности лучше переносить там, где твой дом. Иначе ты ведешь себя как мышь в ловушке, которая бегает из одного угла в другой угол. Абсурдно было бы оставить свою собственную связанную с местом существенную возможность только ради другой опасности, особенно если она означает скорую нищету и гибель. Как можно иметь доверие к людям, которые предлагают что-то половинчатое! Еще меньше доверия, если они не относятся к тебе искренне. У них есть задние мысли. Они хотят поставить меня в зависимость от них.
1940
Не может Бог хотеть того, чтобы мы вытерпели все, понимая, что это значит мучительное уничтожение, растворение в извести бессилия и унижения. Человек может уби
Иногда кажется, что все вокруг лишено смысла. Если мы живем в мире, где наша с ней разлука считается разумным и допустимым выбором, то есть ли смысл продолжать борьбу? Ничего серьезнее этого не существует. Человек только тогда человек, когда он чувствует в себе связь с чем-то большим. Если я допущу, что государству убьет Гертруду, я сам стану ничем. То, что я есть у нее, и что она есть у меня – это наша единственная защита в этом мире. Если государство хочет, чтобы я жил, оно должно позволить и Гертруде жить. Вина уничтожения одного – это всегда и вина уничтожения нас двоих.
Говорят: я должен закончить свою работу. Да, это для нас с Гертрудой очень, очень важно. Это все еще в будущем. Это открывает передо мной очень далекие перспективы. Окончание было бы, может быть, еще важной вехой в немецкой философии. Не только работа составляет жизнь, невозможно исполнять ее механически. Если по чьей-то воле умрет Гертруда, а я не умру вместе с ней, работа моя все равно умрет вместе с ней. Насилие убьет философию. Работа эта произрастает из нашей верности и нашего единства. Неверность обесценит ее.
Разумные соображения могут создать иллюзию правильного выбора в любом решении. Самая значительная жизнь утратит смысл при таких допущениях и самооправданиях, это будет жизнь из повторяющегося удовольствия дней, отсутствия мысли и вечного процесса забывания страха.
Мы видим границу жизни, но не можем себе позволить шагнуть через нее.
Стоит отметить, как отказ из Парижа оказался
