По долине прошел глухой, затаенный, но полный угрозы ропот.
Народ ответил им на слова сахема. Но ропот этот пролетел, как порыв ветра, и стих. В наступившей тишине слышен стал шелест крыльев гусиной стаи, летевшей над стойбищем. Напуганная сборищем людей, стая круто свернула к Юкону.
Красное Облако поднялся со своего плаща и заговорил громко и страстно:
— Ттынехи, в нашей земле найдено сокровище, от которого белые люди теряют рассудок. Еще рано говорить громко, для ушей всего народа, какое это сокровище. О нем знают ваши анкау. Но когда узнают об этом сокровище нувуки, они бросятся на наши земли стадами, как олени, бегущие от гнуса, и растопчут нас.
От стойбищ ттынехов останется только холодный пепел костров. А что может остановить взбесившихся от гнуса бегущих оленей? Вы знаете. Выстрелы из многих и многих ружей, чтобы их гром был громче топота бегущих стад. А убитые, упавшие передние напутают бегущих сзади, и они повернут. Мы не хотим войны. Мы хотим охотиться, ловить лососей и радоваться, слушая смех наших детей. Мы хотим мира. А что нам делать? Ждать, когда эти пролетевшие над нашими головами гуси принесут нам мир на своих крыльях? Нет. Хочешь мира — иди и сражайся без страха…
Он снова опустился на свой плащ и закончил прежним бесстрастным гоном:
— Мы зажгли сегодня костры из ветвей красного кедра. Беда и горе наши близки. Я, сахем Красное Облако, сказал. Теперь думайте, братья и сестры. Думайте, анкау и «подпорки», «мудрые люди» и весь народ. Думайте, ттынехи!
Он смолк, прикрыв яркие глаза опущенными веками. Лицо его было снова бесстрастно, но вздувшаяся на лбу толстая жила выдавала, в каком напряжении был он сейчас.
Вожди молчали, тоже прикрыв глаза веками. Их рассеченные суровыми морщинами лица хранили каменную неподвижность. И только внимательно и долго всматриваясь, можно было заметить, как на этих «немых» лицах то чуть сдвигались брови, то губы становились жестче, неумолимее, то вспыхивали в глазах огни боевой ярости. Молчал и народ. Снова стало очень тихо. Слышно было только взволнованное дыхание сотен людей.
И вдруг над долиной прозвучал веселый детский смех. Младшая жена Красного Облака, сидя у дверей яххи, играла со своим грудным сыном, шутливо кусая его за пятки. Голенький ребенок сучил коротенькими ножками и заливисто хохотал беззубым слюнявым ротиком. А на них с тотемов, стоявших вокруг яххи, скалили клыки, нацеливались острыми клювами, таращили безумные глаза жуткие звери, птицы и рыбы.
После духоты толпы, после язвящих укусов проклятых мух, слепней и оводов, черными гудящими тучами висевших над людьми, в лесу было спокойно и прохладно. Свежо пахло сырой землей, травами, и все запахи забивал радостный аромат цветущей черемухи. Где же она, распустившаяся, наконец, черемуха?
Шагая по лесу, Андрей думал о только что закончившемся Великом Костре, о будущем ттынехов. Смелые, гордые, честные люди! С оружием в руках собираются они защищать свою землю и свою свободу. Так решил единогласно весь народ: и мужчины, и женщины. Неравная борьба! Война, заранее обреченная на поражение! Разве мало тому примеров? Двести с лишним лет борьбы индейцев Штагов и Канады с французами, англичанами и американцами. Горящие стойбища индейцев, горы трупов людей с красной кожей и пылающие поселки белых поселенцев, скальпированные трупы белых мужчин, женщин и детей. Море крови! А результат? Последние могикане спиваются или умирают от чахотки в резервациях.
— Последние из могикан! Последние могикане! — шептал Андрей. Его охватила печаль. — Не вижу ли я последних ттынехов?
Андрей вспомнил слова Красного Облака. Он понял, на что намекал сахем, и вообразил людскую лавину, которая хлынет сюда, как только разнесется весть о золоте ттынехов. Первыми примчатся авантюристы, рыцари быстрого обогащения, у которых стволы револьверов стерты от частых выстрелов; за ними стаями прибегут торговцы, продающие все, от солонины до собственной совести; шулера, кабатчики, кафешантанные полупевицы-полупроститутки, полицейские и рядом с ними воры и громилы с городского дна. Ядовитая накипь цивилизации! Прав Красное Облако! Только оружие может остановить эти орды насильников И это будет справедливая война! Войны за свободу справедливы. Как знать, и маленький народ может делать великие дела, если он един в своей воле!
Его мысли перешли на Красное Облако. На Великом Костре сахему «надели рога великого воина ттынехов». Он теперь не только глава племени, но и ттынеховский главнокомандующий, военный вождь народа.
«Краснокожий Гарибальди! — подумал Андрей. — Но сколько отчаяния было в его глазах, когда зимней ночью в бараборе он крикнул: „Горе нам! Черный страх вцепился в наши сердца!“ Что ж, отчаяние — последнее оружие, иногда и оно дает победу»…
А запах черемухи становился все сильнее и сильнее. Так пахло весной в старом гагаринском саду. Всюду, даже в комнатах дома, томительно пахло черемухой. А вот и она, увешанная гроздьями распустившихся цветов, вся, как один огромный белоснежный букет. Он потянул к себе ветку понюхать, и черемуха щедро осыпала его желтой плодоносящей пыльцой. Ему захотелось сорвать благоухающую гроздь, но ветка, налитая весенними соками, упруго сопротивлялась. От его усилий начали осыпаться нежные соцветия, и он выпустил ветку, жалея дерево. И вдруг перед глазами его сверкнула сталь, и перерубленную ветку подхватила маленькая смуглая рука. Перед Андреем стояла Айвика с веткой черемухи в одной руке, с маленьким алеутским топориком в другой. Верхняя ее губа с темным нежным пушком вздрагивала в радостной улыбке. Она спрягала лицо в цветах и красивым змеиным движением опустилась на землю. Андрей нерешительно помялся и сел рядом с ней.
Девушка снова улыбнулась и маленькой жесткой ладонью провела по лбу русского.
— Ты все думаешь? О чем ты думаешь, Добрая Гагара?
Андрей тоже улыбнулся, пожав плечами.
— Айвика знает, о чем ты думаешь. Ты хочешь поскорее уйти от наших костров к кострам твоего народа, к своей яххе и к своим женам. — Она взяла руку Андрея и, перебирая его пальцы, спросила тихо, почти шепотом: — Сколько у тебя жен, Добрая Гагара? Две, три? Их лица приятны для глаз?
— У меня нет ни одной жены, Айвика, — печально ответил Андрей.
Глаза девушки широко раскрылись в молчаливом удивлении. Они были не черными, как показалось Андрею сначала, а темно-золотистыми. Черными их делали длинные жесткие ресницы. И Андрей прочел в этих глазах то, что мужчина читает в глазах женщины. Он смутился. Он начал бояться самого себя, его волновала близость Айвики, терпкая женственность ее цветущего юного тела.
