А дервиши с остроконечными бородками, в высоких колпаках и чуть ли не через одного с белыми повязками — знак того, что они совершили хадж[74], прибывшие с торговым караваном и оставшиеся в Казани, и впрямь сотворили чудо. Им было не привыкать. Пускай повязки имел не каждый, зато все они были из ордена бекташей[75] и как настраивать людей, чтобы они возжаждали стать газиями[76], знали прекрасно, не зря же именно под их началом воспитывались мальчики, которые составляли непобедимую гвардию нового войска[77] великого султана.
К тому же препятствий им никто не чинил. Находящиеся в Казани русские татарским языком не владели вовсе, а за время пребывания в городе сумели освоить десяток-другой слов, да и то из повседневного обихода, которые помогали во время прогулок по базару и торга за понравившуюся вещицу. Те, кто знал его относительно хорошо, тоже не замечали особых странностей в поведении дервишей, а на них самих смотрели как на юродивых, совершенно не прислушиваясь к их речам. А напрасно.
Говорили те и впрямь мало, невнятно и туманно, но все, что срывалось с их уст, звучало как зловещие предсказания, к которым внимательно прислушивались жители города. Да и как их не слушать, ведь дервиш у мусульман все равно что блаженный или юродивый у православных. Считалось, что их устами говорит сам пророк, и откровения, которые срываются с их уст, тоже переданы им свыше. Тем более масхари шериф[78] все равно читать никто не умел.
Но главное заключалось даже не в пророчествах, а в их плясках. Дикие и неистовые, время от времени сопровождаемая истошными воплями: «Я-гу-у! Я-хак! Ля илляхи илля-гу-у»[79], они доводили до исступления не только самого пляшущего дервиша, но и всех, кто наблюдал за ним.
Трудно сказать, можно ли вообще назвать это сумасшедшее вращение, которое они обычно начинали на левой ноге и все больше и больше ускоряясь, пляской[80]. Да оно и неважно. Хотя и считалось, что этот танец-вращение не более чем обрядовый, который нужен для дальнейшего продвижения по пути постижения божественной истины и только, но знающие суфии хорошо ведали, что истины в этом вращении достичь не дано никому. Скорее уж наоборот. И вообще, заниматься им надо только тогда, когда ты встал на путь борьбы. Эти — встали именно на него.
И они кружились, вертелись, выкрикивая многочисленные имена аллаха, после чего в неистовстве падали, грызли зубами землю, вселяя в глазевших на них горожан совсем иной дух — злобы и ненависти, потому что это был не просто танец-безумие, он был еще и заразен, как черная немочь.
А если добавить к этому еще и ядовитый шепоток, который с первого же дня их пребывания в городе, подобно скользкой гадюке, вползал в каждую лачугу и в каждый дом, то можно было считать, что дело сделано.
— Хадис[81] пророка Мухаммеда, да будет благословенно имя его во веки веков, гласит, — шептал дервиш, собрав возле себя толпу народа. — Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот — мученик.
— А можно ли назвать истинно правоверным мусульманина, который готов покорно склонить голову перед неверными? — тут же задавал коварный вопрос второй дервиш.
— И что вы ответите Накиру или Мункару[82], которые спросят вас, где вы были в те дни, когда требовалось защищать веру, и что делали? — вещал третий.
— А если вы и впрямь ничего не сделали, то как вы сможете пройти по Сирату[83], тонкому как волос, горячему как пламя и острому как меч Азраила[84], и не упасть? — впивался горящими глазами в человека четвертый.
— Неужто ты жаждешь встречи с Маликом, а не с Ридваном?[85] — вопрошал пятый.
— Третья сура масхари шериф спрашивает каждого правоверного: «Или вы думаете, что войдете в рай, когда аллах еще не узнал тех, которые усердствовали из вас?» Ты готов усердствовать во имя всемогущего? — И грязный крючковатый палец шестого дервиша с черной траурной каймой под длинным синеватым ногтем упирался в грудь человека.
— Вот вы поднимались и не поворачивались ни к кому, а посланник звал вас, — предостерегал седьмой…
А спустя неделю их шейх уже открыто выкрикивал на всех базарах и площадях подходящие суры из Корана: «И сказано было им: «Приходите, сражайтесь на пути аллаха»». Даже если аят[86] подходил не до конца, он его все равно использовал, замалчивая окончание.
— И сражайтесь на пути аллаха с теми, кто сражается с вами! — вопил он, не договаривая «но не преступайте, — поистине, аллах не любит преступающих».
И кричал еще:
— Убивайте их везде, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда изгнали они вас, — и вновь с умалчиванием неподходящего продолжения.
А дервиши все кружились и кружились, подобно бешеным волчкам, которые запустил кто-то огромный и злобный. От стремительного вращения яркие заплаты на их старых плащах сплетались в один разноцветный узор, от которого кружились головы у смотревших, в ушах у которых набатом звучали гневные вопли-призывы старого многоопытного шейха, знающего толк в подобных представлениях.
И вскоре заразились все. Оставалось лишь направить искусно вызванную злобу в нужное русло, то есть не просто против неверных, но и назвать их имя. И в тот роковой день оно прозвучало и неведомый враг стал ясным и отчетливо видимым. Русские! От них все зло и все беды. Их надо убивать, как бешеных собак, и не просто убивать, но вначале помучив как следует…
На руку дервишам сыграли и отпросившиеся у русских воевод в Казань Ислам, Кебяк и мурза Аликей. Приехав в Казань, они затворили скрипучие ворота, щедро обитые железом и украшенные по бокам витиеватым орнаментом, после чего объявили жителям, что русские непременно истребят их всех, да и Шиг-Алей, дескать, утверждал то же самое.
Поэтому выехавшие из Свияжска князья Семен Микулинский и Петр Серебряный, боярин Иван Васильевич Шереметев и шедший со сторожевым полком князь Ромодановский на полпути к Казани были встречены сконфуженным Иваном Черемисиновым, так ничего и не уразумевшим из происходившего, потому и объявившего им, что все беды от тех татар, которых отпустили из Москвы.
Поразмыслив, воеводы решили не пугать горожан еще больше своими полками и оставили их на Булаке, проследовав дальше с малыми дружинами. Однако это не помогло. Впрочем, прояви кто-нибудь из русских князей или бояр решительность, и большой крови, может быть, удалось бы избегнуть, несмотря на малочисленность имеющихся под рукой отрядов, но оставалась надежда решить все мирным путем…
