— Но что же нужно сделать для того, чтобы исправить причиненное зло? — спросил капитан, на которого, видимо, произвела сильное впечатление мрачная картина, нарисованная рассказчиком.
— Повторяю вам, теперь слишком поздно, граф… Впрочем, может быть, еще и удалось бы сделать что-нибудь, но для этого нужно действовать решительно.
— То есть?
— Прежде всего освободить колонии от этих пиявок — управляющих, сделать землю свободной и, отняв пожалованные поместья, предоставить каждому свободно эксплуатировать занятый им участок.
— Гм! — сказал молодой человек, — это слишком сильное средство.
— В этом случае мы последовали бы только примеру наших соседей англичан. Кроме того, нужно очистить страну от являющейся из Европы толпы негодяев, которые не в состоянии научить ничему доброму колонистов, а могут только привить им свои пороки.
— Но, вы требуете гораздо больше, чем реформы, сударь; вы требуете целого переворота.
— Я это знаю, капитан, и потому я уже и решил давно, что это невозможно.
— Но, мне кажется, что не все присланные сюда колонисты такие испорченные люди, какими вы их считаете. Вы забываете, что, после заключения первого мира с ирокезами, офицерам кариньянского полка, — а все они народ, без сомнения, честный и храбрый, — предложено было, если желают, выйти в отставку, с условием поселиться в колонии.
Облако грусти прошло по внезапно побледневшему лицу Изгнанника.
— Да, это правда, капитан, — отвечал он взволнованным голосом, — многим из них были отведены даже целые поместья, а так как большинство из них были дворяне, то в настоящее время в одной только Новой Франции гораздо больше дворянских семей, чем во всех остальных колониях вместе взятых.
— А вы не знаете, где теперь эти офицеры и солдаты?
— Они рассеялись, — проговорил старик удушливым голосом, — и поселились на всем протяжении территории. Многие из них углубились в девственные леса, где они занялись расчисткой земли под пашню. Женились на индианках, сделались охотниками и, мало-помалу, слились с туземцами. Потомки этих переселенцев получили прозвище «горелых деревьев» за очень темный цвет кожи, происшедший вследствие скрещения белых с индейцами.
— Может быть, и вы — один из потомков этих «горелых деревьев», сударь?
— Кто знает? — отвечал тот с принужденной улыбкой.
— Одна мысль, одно воспоминание мучило меня постоянно, — прошептал молодой человек.
— Какое воспоминание?
— Один из наших родственников служил в кариньянском полку.
— Ax! — вскричал старик, вскакивая так быстро, как будто пуля попала ему в сердце. — А вот и завтрак готов, — отрывисто прибавил он, поворачивая голову.
— Вы, наверное, тоже будете завтракать с нами? — спросил граф де Виллье, сильно удивленный этим странным изменением в голосе и в манерах своего хозяина.
— Нет, господин граф, — это невозможно. Офицер хотел было настаивать, но взгляд Анжелы замкнул ему уста.
— Вы извините меня, — продолжал отец, — меня заставляет вас покинуть одно непредвиденное дело… У меня назначено свидание, на которое я не могу не явиться… Это путешественники, которым я обещал быть проводником.
— Не церемоньтесь, пожалуйста, любезный хозяин, — сказал капитан, от внимания которого не ускользнуло, что старый охотник просто искал предлога уйти из дому.
— Благодарю вас, капитан. Я вас оставлю с моею дочерью. Она постарается сделать для вас незаметным мое отсутствие, — прибавил он, улыбаясь.
— Я постараюсь, отец, — сказала она просто.
— Капитан, — продолжал Изгнанник, пожимая ему руку, — помните, что я предан вам душой и телом.
— Я верю этому.
— Если когда-нибудь вы будете нуждаться в моей помощи, рассчитывайте на меня.
— Я вполне верю вам.
Старик поцеловал дочь и направился к двери. Он уже готов был перешагнуть порог, но раздумал и медленно повернул назад.
— Господин граф, вы давно не получали известия о вашем брате? — спросил он.
— Да. Но почему вы предлагаете мне подобный вопрос, сударь?
— Вы давно не видели его? — продолжал старик, не обращая внимания на вопрос капитана.
— Я не видел еще брата с самого прибытия моего в Америку, — сказал граф. — Когда я покинул Квебек, я думал застать его в форте Дюкэне, но утром, в день моего приезда, он выступил из форта по поручению губернатора, при котором он состоял в качестве адъютанта.
— Ему дано было поручение к англичанам?
— Да! Бедный брат! Как он должен жалеть, что не мог отложить своего выступления хотя бы на несколько часов, чтобы увидеться со мною.
— А с тех пор?
— Я с нетерпением ожидаю его возвращения.
— В наших лесах лучше иметь дело с краснокожими и даже дикими зверями, чем с англичанами, — проговорил Изгнанник с горечью.
— Что хотите вы этим сказать?
— Побольше мужества, господин де Виллье, побольше мужества! — отвечал Изгнанник глухим голосом. Затем, повернувшись спиной к молодому человеку, удивленному этими загадочными словами, он быстро вышел из дому.
Оставшись одни, молодые люди некоторое время стояли неподвижно на своих местах. И ничем не вызванный уход и, наконец, эти слова, произнесенные таким печальным тоном, — все это не могло остаться ими незамеченным и не удивить их. Луи де Виллье почувствовал, что мужество оставляет его. Предчувствие какого-то близкого несчастья подавляло его, и у него болезненно сжималось сердце. В первую минуту он хотел было броситься вслед за отцом Анжелы, догнать его и потребовать от него объяснения странных слов, сказанных им на прощанье. Но присутствие молодой девушки удержало его. Она с трогательным беспокойством смотрела на него. Она чувствовала, что он страдает и страдала вместе с ним.
Граф сделал над собою страшное усилие и сказал ей:
— Анжела, вы ведь ничего не знаете, не правда ли? На это она торопливо ответила ему:
— Ровно ничего! ничего такого, что могло бы вас огорчить или испугать.
— Ваш отец не только заставил меня призадуматься, но даже испугал меня.
— Почему вы вдруг так сильно взволновались, дорогой Луи? Мой отец высказывал ведь только одно предположение.
— Может быть, он не хотел сразу огорчить меня и рассказать все, что ему известно о несчастье, случившемся с моим братом, и он ограничился тем, что приготовил меня к этому.
— Какое несчастье? Что дало вам повод думать это? Вы скоро увидите своего брата, друг мой.
— Дай-то Бог! Но последние слова вашего отца прозвучали в моих ушах, как звон погребального колокола.
— Бог милостив! Надейтесь!
— Вы советуете мне надеяться, Анжела! А ваш отец крикнул мне: мужайтесь. Почему же меня покинуло вдруг мужество? Почему теперь я утратил надежду?
