— На мой взгляд, божественный Максим допустил роковую ошибку, — со вздохом произнес Пордака, подливая вино в кубок гостя. — Он отказался признать за рексами Придияром и Вереном земли, завоеванные ими в Панонии и Норике. Естественно, варварам это не понравилось, и они отказали императору в поддержке.
Феона до того поразила эта весть, что он едва не захлебнулся вином. Пордаке пришлось похлопать комита финансов по спине, дабы он окончательно не утратил связь с этим миром.
— Но это же чудовищная глупость! — выдавил наконец из себя Феон, натужно откашливаясь.
— Фламин Паулин полагает, что Юпитер уже простер над божественным Максимом свою длань и тот не нуждается в помощи варваров. Фламина поддержали многие римские сенаторы, сопровождающие Максима в этом походе, ибо им тоже кажется, что требования варваров чрезмерны.
— А разве нельзя было им отказать после выигранной битвы? — рассердился Феон, который, к слову, был христианином и не очень верил в защиту Юпитера.
— К сожалению, варвары не настолько просты, чтобы проливать кровь даром, — усмехнулся Пордака. — Комит Андрогаст попытался переубедить императора, но влияние римских сенаторов оказалось сильнее.
В общем-то, поведение сенаторов было понятно Феону, более того, он разделял их тревогу по поводу засилья варваров в высших слоях имперской власти. Не успели сенаторы избавиться от руга Меровлада, как им на голову сажают руга Андрогаста. И судя по всему, последний не менее властолюбив, чем первый. Похоже, что и божественный Максим побаивается влияния Андрогаста, иначе вряд ли он стал бы затевать с ним ссору накануне сражения.
— Как все это не вовремя, — досадливо поморщился Феон. — Армия Феодосия на подходе.
— Она уже подошла, — огорошил гостя Пордака. — Решающая битва разразится, скорее всего, уже сегодня.
Высокородный Феон был до того потрясен этим известием, что у него разом пропал аппетит, и он почти с отвращением смотрел на яства, выставленные на походный столик радушным хозяином. Сам Пордака ел с большим удовольствием. Его, похоже, нисколько не волновали проблемы, обрушившиеся на приверженцев Максима, которые умудрились переругаться во время военных действий. Феон счел это подозрительным. Ему вдруг показалось, что Пордака неспроста перебежал в стан Максима. Сопоставив кое-какие известные факты, бывший ректор пришел к неутешительному выводу: агенты императора Максима прозевали змею, заползшую в чужие ряды с одной целью — расстроить их перед грядущим сражением и тем обречь на бесславное поражение. Какая жалость, что эта мысль пришла в голову Феона в момент, когда в стане Максима уже загудели боевые трубы, сзывающие легионеров на битву.
— Неужели началось? — содрогнулся всем телом Феон.
— Похоже на то, — согласился Пордака, с большой неохотой отрываясь от гусиной печенки. — Надо отдать должное Феодосию, он выбрал удачный момент для решительного броска. По-моему, нам с тобой следует покинуть лагерь божественного Максима. Или ты собираешься принять участие в битве, высокородный Феон?
Феон, хоть и был моложе Пордаки на десять лет, воинственностью никогда не отличался. Его стихией были финансы, о чем он не замедлил объявить вслух.
— Мне тоже звон золота нравится больше, чем бряцанье железа, — охотно согласился с ним Пордака и, обернувшись к рабам, скромно стоящим у входа, крикнул: — Убирайте шатер.
В лагере Максима, застигнутом врасплох неожиданным броском константинопольцев, царила неразбериха, переходящая в панику. Впрочем, паниковали в основном гражданские чины, коих Максим в большом количестве возил за собой. Магистры пехоты и кавалерии, сиятельные Сальвиан и Пергамий, уже были в седлах и пристально наблюдали за действиями трибунов. Рядовые легионеры, повинуясь громким окрикам своих командиров, выстраивались в фалангу у подножия холма, где возвышался роскошный шатер императора. Высокородный Феон попытался было подняться на холм, полагая, видимо, что место рядом с императором самое безопасное во время битвы, но Пордака придерживался иного мнения и увлек бывшего ректора за собой.
— А почему ты решил, что за спиной комита Андрогаста нам будет безопаснее, чем за спиной императора? — спросил Феон, с большим трудом державшийся в седле смирнехонькой кобылы.
— У меня такое предчувствие, — криво усмехнулся Пордака.
Десять легионов, почти сплошь состоявшие из варваров и сформированные еще Меровладом, император, судя по всему, решил оставить в резерве. Похоже, Магнум Максим был до того уверен в победе, что не хотел ею делиться с комитом Андрогастом. И, надо признать, у него имелись причины для такой уверенности. В распоряжении Феодосия было всего двадцать пять легионов пехоты и семь тысяч конников. И высокородный Феон никак не мог взять в толк, почему столь опытный полководец, с юных лет участвовавший в битвах под рукой своего отца, комита Гонория, действует столь опрометчиво.
— Ты забыл о древингах Придияра и русколанах Верена, — охотно пояснил коллеге-финансисту Пордака. — Просто император Феодосий оказался умнее императора Максима. Либо он больше ценит советы умных людей.
— Твои, например, — догадался Феон.
— В данном случае главным советчиком божественного Феодосия выступал префект претория Андрогаст, — усмехнулся Пордака, посылая коня на небольшую возвышенность, где уже скопились гражданские чины, бежавшие с поля битвы.
Нельзя сказать, что местность с этого холма просматривалось идеально, но это нисколько не мешало собравшимся здесь обозным стратегам обсуждать замыслы великих полководцев. Пока что среди обозников господствовало мнение, что император Феодосий поторопился. Возможно, с его стороны это был жест отчаяния. Не исключено, что он рассчитывал на внезапность. Однако божественный Максим показал себя умелым военачальником и успел построить свои легионы еще до того, как армия константинопольцев вышла к берегу Сомы. Это, между прочим, позволило ему первым атаковать легионы Феодосия. Десять тысяч клибонариев Максима железной лавиной покатились на фалангу противника, еще не успевшую сомкнуть ряды. Похоже, Максим решил использовать свое превосходство в кавалерии, ибо, по расчетам обозных стратегов, у Феодосия было только семь тысяч конников, половину из которых составляли сирийцы на быстрых конях, но почти не защищенные доспехами. Обычно конных сирийцев использовали для обходов и неожиданных наскоков на тылы противника, а для лобового столкновения с тяжелыми кавалеристами они явно не годились. Ответ Феодосия, бросившего против железной лавины четыре тысячи клибонариев, показался высокородному Феону неубедительным. Константинопольцы пытались выиграть время, дабы дать возможность пехоте завершить построение. Но простой арифметический расчет показывал, что четырем тысячам не удержать противника, превосходящего их числом более чем вдвое.
