Юрий Градинаров - Братья

Ознакомительная версия.

– Обнови, а то мошка покоя не даст.

Александр Петрович сунул влажную и скользкую руку под вуаль накомарника и гладил лицо, шею, расстегнул пуговицы и потер ладонью грудь. Приятный холодок обдал шею. «Какая прелесть – прохлада», – подумал Кытманов. Захотелось раздеться и окунуться в эту бурлящую рядом воду.

– Эх, было бы это в Енисейске. Не вылез бы из реки, пока душу бы не остудил водой! – засмеялся судовладелец.

– Терпи, Александр Петрович, в тайге тоже гнуса не меньше. Видно, на приисках тебе не раз докучал.

– Было, было. Но такой мошки еще не видел. Смотри, – показал он на руку, – присосалась, и не слышно, а волдырь уже растет. И деготь – не помеха. Как же здесь летом работать? Тут лето страшней зимы. Страшней этим гнусом. Найдем ли охотников уголь колоть?

– Найдем! На рыбалку просятся – спасу нет! Выбор есть. Беру самых крепких и надежных. Не дармоедов. И плачу с каждой бочки соленой рыбы. Остальное мое: лодки, сети, соль, тара, избушки, вешала, нитки, ведра и еда. Пока недовольных не было. После путины все уплывают с деньгами. Причем с хорошими.

– Рыбачить – не уголь кайлами долбить. Легче и чище. Там сама мать-природа рыбу в сети гонит. А тут мерзлота держит в каменном мешке все залежи.

– Подожди, Александр Петрович, посмотрим сами, знатоков пригласим. Словом, услышим, стоит ли игра свеч. Может, тут запасов лишь лет на десяток. Стоит ли с этим возиться?

– И то так! – согласился судовладелец.

Река стала уже. Дно было усеяно крупными валунами, торчащими из воды. Кусты ивняка свисали над бегущей водой, создавая дрожащие тени. Взлетела стайка чирков и, петляя, скрылась за Гнилым Камнем. Хвостов развернул упряжку поперек движения.

– Кажись, прибыли, – сказал он.

Пологий участок берега будто обидела природа. Серый песок казался мрачным среди буйствующего вокруг разнотравья. Видно, что этой переправой ходили не один десяток лет, проложив оленьими копытами и нартами песчаную дорогу до самой воды. Мотюмяку с Тубяку быстро распрягли оленей, подтянули повыше голенища бродней и вошли в воду. Оленей вели за собой на поводке. Те на ходу пили воду, фыркали, трясли ушами. Хвостов их не понукал. Они понимали его по легким подергиваниям поводка.

– Ты смотри, воды не боятся. Лошади – и то трусливей! – удивился Кытманов.

– Это таежные олени. Для них что снег, что вода. Все нипочем. Это же ручеек. Они тысячами Енисей переплывают. И переправы – в несколько верст, а глубина – копытами не достанешь. Да еще течение! – пояснил Сотников.

Тубяку остался на левом берегу с оленями, а Мотюмяку вернулся назад.

– Воды набрал в сапоги? – поинтересовался Сотников.

Хвостов лег на землю, поднял вверх одну ногу, потом вторую.

Вода из бродней не лилась.

– Значит не успел, коль сухо, – сказал Александр Петрович. – А у нас голяшки еще длинней. Главное, не оступиться.

Они перенесли ружья, спальные мешки, бутыли. Остались иряки с привязанной поклажей. Нарты несли над водой, чтобы не замочить провизию, хотя она и была в кожаных мешках.

– Киприян Михайлович, не пора ли червячка заморить? Александр Петрович протрясся на нартах. Еда вниз ушла, – пошутил Мотюмяку, глядя на Кытманова.

– Можно и заморить. Доставай припасы. Будем обедать.

Тубяку увел оленей от берега, нашел обдуваемое ягельное место и посадил их на длинный поводок, для отдыха.

Потом собрал и поджег кучу ерника и мха. Густой дым завис над землей.

На одном из иряков разложили съестное. Ели быстро, опасаясь летящего прямо в рот гнуса. Даже дымокур был бессилен перед нахальными насекомыми.

Пока чаевничали да говорили о том о сем, мало кто прислушивался к пронзительным крикам гагар, долетающим с неба и со спрятавшихся в ивняке озер.

– Гагара шибко стонет. Погода плохая идет! – посмотрел в небо Мотюмяку. – Надо успеть пройти еще верст десять. Скоро горы, там ветер меньше.

И опять поскрипывают санки, слышится приглушенный голос Хвостова, понятный лишь оленям да пастуху Тубяку. Собака спит на оленьей шкуре, положив голову на передние лапы, вздрагивает и просыпается, когда нарта почти ложится набок или вспорхнет куропатка, будто выстрел. Мунси в такие минуты открывает глаза и с надеждой смотрит на своего хозяина Хвостова, будто верит, что тот не даст ее в обиду, не позволит опрокинуться нарте.

Тубяку на иряке клюет носом, спит с поводком на руке. С нарт слетит – олени не убегут. Он не выпустит веревку из рук до тех пор, пока не остановятся олени, даже если они поволокут по земле.

Небо хмурится. Задул холодный север, и сразу летняя тундра превратилась в осеннюю. Встревожились птицы, прячась в кустарниках и в высокой траве от наседающего сверху ветра. Пошел редкий снежок, потом гуще и гуще. Побелели вершины сопок, зелень листвы.

– Вот тебе и лето! – крикнул Кытманов съежившемуся Сотникову. – Июль, а снег, как в октябре!

– Удивляйся, Александр Петрович, но это не зима. Это север проказничает. Такое у нас бывает. Ветер переменится, юг подует и эту белую пелену как собака языком слижет.

А у Александра Петровича в голове сомнения. Не возьмет в толк, как ориентируется в этом бездорожье Хвостов, когда тундра, куда ни кинь, везде кажется одинаковой? По озерам? Дак их сотни, больших и малых! Одни пересыхают, другие рождаются после дождей и таяния, третьи – родниками живут. Речки быстрые да коварные: то широки, под стать Енисею, то суживаются до какого-нибудь безымянного ручья. Кытманову все надо знать да осмыслить. Будущие затраты, хоть и не подсчитанные, уже пугают. Все-таки не ближний свет этот Север! Каждая верста, будь то по воде или по тундре, в большую копейку выльется. Его никто не неволит, но азарт берет свое. Привык он везде быть первым.

Хвостов резко ставит оленей поперек санки и останавливается. Седоки сходят с нарт попыхтеть трубками. Начинается узкая безветренная долина. Кытманову хочется разузнать, как Хвостов находит дорогу.

– Слышь, Мотюмяку, как ты тундру видишь?

– Не знаю, Александр Петрович! Небо, солнце, ветер, реки, сопки вижу, слушаю. Головой что-то кумекаю. Олешки умные. Бредут, куда хозяину надо.

– Не понял! Олени умные, что ли? Я тебя спрашиваю. Ты в тундре плутал когда-нибудь?

– Плутал? В пургу, по-моему, плутал. В «куропачьем чуме» ночевал. Буря утихла. Сам дорогу нашел.

– Киприян Михайлович, может, ты какие секреты знаешь?

– Не знаю! Я по тундре много езжу, но всегда с опытными каюрами. У каждого тунгуса нюх особый. У них есть то, чего у нас с тобой нет. И сколько лет в тундре ни живи, такими не станем. У них свое видение, свой дар. Проведи Хвостова по улицам Енисейска, и он заплутает, а здесь как рыба в воде. Видишь, даже он, грамотный и умный, не может объяснить. Это, вероятно, то, что зовут интуицией.

Ознакомительная версия.