«Нет, — подумал он, стиснув руки и заливаясь слезами, — Бог не может требовать от меня такой ужасной жертвы… Бедное дитя, ты будешь жить, но никогда не узнаешь своего отца…»
И прислушавшись лишь к голосу сердца, Бернардо покинул комнату, куда пришел, чтобы совершить преступление.
Однако через три часа он вернулся с легким свертком в руках. Бернардо положил его в колыбель, где лежал ребенок Анджелы, его ребенок, и через минуту исчез, унеся с собой нечто похожее на то, что он оставил.
Он прошел полями к ферме, расположенной в двух льё от виллы Сантони; на пороге крестьянского дома его ждала женщина, он передал ей свой сверток, отсчитал золотые монеты и что-то сказал тихим голосом.
Уходя, он обернулся:
— Советую вам хранить то, что свершилось, в глубочайшей тайне; ваш ребенок не умер нынешней ночью, чудесный эликсир вернул ему жизнь. Вы ничего не должны рассказывать, правду можно будет открыть только после того, как я предупрежу вас об этом.
И Бернардо ушел.
На следующий день стало известно, что на вилле Сантони ночью умер сын Анджелы; и действительно, мертвое тельце новорожденного покоилось в колыбели.
Одновременно с этой неожиданной смертью семью Мариани поразило другое несчастье. От неизвестной болезни внезапно скончался старший сын графа.
Яд Луиджи сыграл свою роль этой трагедии, ведь именно Гаванца задумал это преступление и тайком совершил его.
— А! Преподобный отец, — шептал Бернардо, — ты говорил только о моем ребенке; может быть, этот тебе почему-то дороже?
Мариани почти в одно и то же время узнал о смерти своего старшего сына и кончине бедного малыша, родившегося после его возвращения в Италию.
Вначале граф был охвачен ужасом, ему казалось, что смерть витает вокруг него, но очень скоро он оправился от охватившего его страха.
«Меня хотят запугать, — размышлял он, — но это не удастся, на моей стороне — правое дело и справедливость, правосудие во всем разберется: от него никто не уйдет. Через неделю я буду на вилле Сантони, и пусть страшатся виновные! Я без устали буду искать людей, ставших моими врагами, хотя и не знаю, по какой причине. Надо пролить свет на то, что произошло. Я всегда действовал открыто, и мне опасаться нечего. О! Меня презирают, ставят под сомнение графский титул, дарованный моему дяде, единственным наследником которого я являюсь. Я никогда не дорожил этим титулом, папаша Мариани был торговцем в Генуе, пусть так, не отрицаю, но он был человек добросердечный и порядочный, так что славным представителям семейства Спенцо не удастся опозорить никого из Мариани! Я поеду на виллу Сантони, где низость и преступление свили себе гнездо, и мы еще увидим, не окажутся ли сильнее честь и отвага!»
Намерение г-на Мариани было слишком серьезным, чтобы что-нибудь могло помешать его осуществлению; он оставил необходимые распоряжения и отбыл из Турина с тем, чтобы окончательно обосноваться на вилле Сантони; крики и жалобы, скорее всего ожидавшие там графа, особенно его не занимали. К тому же он чувствовал, что сможет рассчитывать на уважение тех местных жителей и слуг, с кем ему предстояло иметь дело; знания в области земледелия и управления крестьянским хозяйством сдружили графа со многими мелкими землевладельцами в окрестностях Сантони во время его первого приезда в эти края. Его любили и уважали, но не потому, что он был синьором: одни считали его добрым соседом, другие — хорошим хозяином, ведь он охотно разговаривал на местном наречии с бедным людом, чтобы его лучше понимали, а в часы отдыха не гнушался обществом слуг и восседал за их столом, как патриарх.
Итак, г-н Мариани знал, как его примут местные жители и крестьяне, работающие в его владениях; однако в отношении приема, который ему окажут теща и жена, он был не так спокоен; но эти женщины не стали ждать его прибытия: узнав об отъезде графа из Турина, они покинули виллу Сантони и удалились в Кивассо, тем самым вручив себя покровительству Бернардо Гавацца, ставшего управляющим их имений.
С этого времени все определилось, непримиримость сторон была четко обозначена, но, к несчастью, разлад между супругами повлек за собой тяжелейшую из семейных проблем — проблему денег. Хотя маркиза ди Спенцо и лишилась большей части своего состояния, выдав дочь за графа Мариани, она все еще была очень богата; но ее расходы всегда превышали доходы, в результате чего в Кивассо очень скоро стала ощущаться нехватка средств, тогда как в Сантони при разумном и просвещенном хозяйствовании г-на Мариани царило изобилие.
Бернардо Гавацца дошел до отчаяния; он был очень ловок, умен, а как управляющий был вполне способен получить с вверенных ему земель тот доход, на который следовало рассчитывать, и он его получал, но этого оказалось недостаточно — необходимо было прибегнуть к займам.
— В конце концов, — воскликнул однажды Бернардо, выслушав горькие жалобы маркизы и ее дочери на плачевное состояние их финансов, — разве я виноват в том, что три четверти ваших доходов — в руках Мариани, черт бы его побрал! А тяжба по поводу расторжения этого брака, наверное, никогда не кончится?
— К несчастью, — ответила маркиза, — святейший отец отослал наше дело на рассмотрение в Государственный совет; как известно, на это уйдет не менее десяти лет, а поскольку судьи Турина будут ждать решения римского суда…
— Sangue mio! note 4 Значит, мне остается лишь смотреть, как эти обезьяньи лапы грабят вас?.. О! Corpo di Dio! note 5 Нет сил выносить такие муки, с этим надо покончить, ведь попади в него хоть одна освященная пуля… а это не так уж редко случается…
— Замолчите, Бернардо! — перебила его маркиза. -
Подобное рвение заставляет вас забыть об уважении, которое вы обязаны нам оказывать.
— Вы правы, госпожа маркиза, — ответил Гавацца, хотя ее слова ничуть не умерили его ожесточенного пыла, — я вам всем обязан!.. Но кое-что я должен и ему, потому душой клянусь, он недолго будет этого дожидаться!..
Он все еще говорил, когда на пороге появился капуцин Луиджи, сохранивший привычку входить без доклада.
— Успокойтесь, Бернардо, — строго произнес он.
— О ваше преподобие, если бы вы знали…
— Я знаю все, что мне положено знать, и повторяю, что лучше иметь умного врага, чем друга такого свойства, как вы… Вы, что же, никогда не будете вести себя разумно?
Последние слова сопровождались столь многозначительным взглядом, что Бернардо задрожал.
— Разве это преступление — любить своих хозяев? — смиренно спросил он.
— Бывает и так, Гавацца, и в данном случае вы его совершаете.
