Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Андрей не вернулся в срок. И долго потом родители не имели о нем вестей. А было так, что ярмарочные карусели закрутили юношу. Карты, вино, красотки. В этом угаре как-то быстро кончились те немалые деньги, которые были даны отцом. Ехать домой было стыдно. Он прошел самые дикие унижения. Бродяжничал, ночевал на пристанях, подрабатывал разгрузкой барж, был бит, сидел в тюрьме.

Когда до Томска дошли слухи о том, что происходит с Андреем, старший Пичугин умер от огорчения.

Вернувшись в Томск, Андрей продал завод, дома, магазины. Оставил себе только дом на заимке, где вел образ жизни, вольготный и непонятный простолюдинам. Ночами читал ученые книги, в том числе и немецкого экономиста Маркса, грезил революциями, переворотами, приключениями в далеких экзотических странах.

Нередко он бегал по роще в одной набедренной повязке, с луком и стрелами в руках, издавал индейские кличи, стрелял в сорок и ворон. А то ловил бабочек, букашек.

Частыми гостями на его заимке были молодые люди, приверженные разным новым идеям. Чудаковатый и радушный хозяин с радостью предоставлял свое убежище для пикников, вечеринок, всяческих сходок.

Сегодня у него гостили преподаватель ботаники Григорий Потанин, сотрудник томской губернской газеты Николай Ядринцев и еще Серафим Шашков, полурусский-полубурят, этнограф, приехавший из Петербурга читать лекции. Последний остановился жить на пичугинской заимке.

— Индейцы! В вигвам! — повторил свой зов Пичугин.

Он первым осторожно приоткрыл дверь, ибо в дверях стоял человеческий скелет, которого установил там Серафим, приспособив систему блоков таким образом, что открывали дверь, а скелет замахивался кулаком и стучал зубами. Составлен он был из искусственных костей, но был натурально страшен. Скелет прозывался Федей. Однажды Федя так напугал приносившую молоко соседку, что она даже собиралась заявить в полицию. Но не заявила, продолжала приносить молоко, только в сенцы его не заносила, а оставляла на крылечке.

В зале на длинном столе живописно были разбросаны вяленые чебаки, баранки, огурцы и луковицы, в вазе с отбитым краем светился сотовый мед, центром натюрморта была четверть водки, наполовину уже пустая.

Выпили по полстстакашка, с аппетитом закусили, все пахли летом, солнцем, цветами, охапки ромашек и медуниц лежали на стульях и на подоконниках.

— Пичугин, отчего вас томичи прозвали Диогеном? — спросил Серафим.

— Не ведаю! — жуя луковицу, отвечал Пичугин, — люблю пересказывать прочитанное. По утрам залажу в бочку, что стоит возле Большого ручья. Там под журчание воды я пою Марсельезу.

— Вы поете ее на улице? — изумился Серафим, — да вас же вмиг полиция схватит.

— Как видите, не схватила до сих пор. Там вода журчит так громко, что никто и не разберет, что именно я пою.

— А все же надо вам быть осторожнее! — заметил Потанин, ваши тайники — большая выручка для нас, за нашими квартирами следят, а здесь можно хранить и бумаги, и наше знамя. Надо бы нам еще написать гимн будущей Сибирской демократической республики.

— Я бы лучше назвал это Соединенными штатами Сибири! — сказал Пичугин…

— Давайте, братцы, споем Гуадемаус! — воскликнул Ядринцев, — я верю, что университет в Томске будет, и будут ходить по городу юные и прекрасные студенты, и будут петь наш гимн.

И все с воодушевлением запели:

— Виват академиа,

Вивант профессорес!..

В этот момент раздался страшный грохот, звон стекла, сразу в двух окнах были выбиты рамы, и люди в гороховых костюмах просунули в комнату руки с пистолетами:

— Не двигаться! Полиция! Вы арестованы!

Тотчас же раздался в сенях дикий рев и выстрелы.

В комнату вошел Евгений Аристархович в своем повседневном гороховом костюме, потом — Шершпинский, а за ним — человек со многими фамилиями.

— Перепугин! — сказал Шершпинский своему помощнику, — для чего ты испортил вещественное доказательство? Как ты смел?

— Прощу прощения, но была внезапность, скелет огрел меня кулаком по лбу… Внезапность.

— Мало бы что внезапность, для чего же ты расстрелял его, а затем еще и разбил вдребезги? Скелеты не кусаются, надо мужество иметь, если служишь в полиции.

— Виноват!

— Вы все встаньте лицом к стенке, — скомандовал обитателям заимки Шершпинский. — Я вам покажу, как крамолу разводить! Ботаники, грамотеи! В газеты пишете. Скелеты в сенях держите. Сгною в тюрьме. Дерьмо свинячье!

— Попрошу без оскорблений! — воскликнул Потанин, — вы за это ответите!

— Молчать!

Гороховые костюмы распороли ножами диван, выпустили пух из подушек, простукивали стены, полезли на чердак.

— Я напишу о ваших бесчинствах в газету! — пригрозил Ядринцев. И опять раздалось:

— Молчать!

Через некоторое время Перепугин сказал Шершпинскому:

— Господин полицмейстер, у них расчлененный труп в чемодане лежит!

— Тэ-экс! Оч-чень интересно! — заложил руки за спину Шершпинский, — ну-ка, ну-ка, ах, злодеи! И еще собираются в газету писать!

Скуластый Серафим Шашков рассмеялся.

— Еще и хохочет! Злодей! — воскликнул Перепугин.

— Да ведь это муляж! — пояснил Серафим, — я привез его для одного Иркутского врача, который хочет открыть фельдшерскую школу.

— Разберемся!

В это время вернулись гороховые костюмы:

— В матице тайник! А там — зелено-голубое знамя и зелено-голубые шапочки, и прокламации! И еще зловредное издание под названием «Колокол»! Кроме сего обнаружены наброски «Гимна Сибири», чертеж сибирского герба с одноглавым черным орлом.

— Вот это уже бунт против государя императора! — воскликнул Шершпинский, — не зря Потанин был связан с анархистом Бакуниным, который ныне купается в Италийских морях вместе с масоном Гарибальди! Ах, ученые! Писатели! Преподаватели! Я им пропишу Соединенные штаты Сибири!

Связать их всех, звонарей колокольных, посадить на телеги и — в тюремный замок! Попытаются бежать, стреляйте! Бунтовщики! В газеты они напишут! Я вам так пропишу, на всю жизнь запомните!

Евгений Аристархович сказал Шершпинскому:

— Главный притон закрыт, остались еще кое-какие, пока что следим… Господин жандармский полковник Герман Иванович Плюквельдер распорядился всех изловить…

Лето прошумело дождями, грозами, ароматными ветрами. Было много трудов, в поле, в бору. Был медовый Спас, и Спас яблочный. Настал Иоанн Предтеча, когда креститель гонит птицу далече.

Новый губернатор отписал в Омск генерал-губернатору Панову о том, что сумел раскрыть крупнейший в истории страны заговор бунтовщиков-сепаратистов. Можно сказать, спас Отечество. Лерхе был очень доволен началом своего губернаторства. Да, скажут в столице — не лыком шит!