Мушкетон испытывал невообразимые муки, но как добрый слуга утешался сознанием, что оба его господина тоже немало страдают, хотя и по-другому. Ибо он уже привык смотреть на д’Артаньяна как на своего второго господина и повиновался ему даже лучше и быстрее, нежели Портосу.
Лагерь французской армии был расположен между Сент-Омером и Ламбом. Друзья сделали крюк до самого лагеря и подробно рассказали про бегство короля и королевы, о чем до армии дошли пока только смутные слухи. Они нашли Рауля близ его палатки лежащим на охапке сена, из которой лошадь его потихоньку щипала клочок за клочком. Глаза молодого человека были красны, и он казался очень печальным. Маршал Граммон и граф де Гиш вернулись в Париж, и бедный юноша остался совершенно один.
Подняв глаза, Рауль увидел перед собой двух всадников, смотревших на него; он узнал их и устремился к ним с распростертыми объятиями.
— А, это вы, дорогие друзья! — воскликнул он. — Вы за мной? Вы возьмете меня с собой? Не имеете ли вы известий от моего опекуна?
— А разве вы не получали от него писем? — спросил у молодого человека д’Артаньян.
— Увы, нет, сударь, и я, право, не знаю, что с ним сталось. Я беспокоюсь, так беспокоюсь, что готов плакать.
И действительно, две крупные слезы скатились по загорелым щекам юноши.
Портос отвернулся в сторону, чтобы его доброе круглое лицо не выдало того, что делалось у него на сердце.
— Что за черт! — сказал д’Артаньян, растроганный больше, чем когда-либо. — Не отчаивайтесь, мой друг; хотя вы не получали писем от графа, зато мы получили… одно…
— А, в самом деле? — воскликнул Рауль.
— И даже очень успокоительное, — сказал д’Артаньян, видя, какую радость принесло молодому человеку это известие.
— Оно с вами? — спросил Рауль.
— Да, то есть оно было со мной, — сказал д’Артаньян, делая вид, что ищет его. — Подождите, оно должно быть здесь, в моем кармане. Он пишет о своем возвращении. Не так ли, Портос?
Хотя д’Артаньян и был гасконец, он все же не хотел взять на себя одного бремя этой лжи.
— Да, — сказал Портос, кашляя.
— О, покажите мне его письмо! — сказал молодой человек.
— Да я только что читал его. Неужели я потерял его? Ах, черт возьми, у меня порвался карман.
— О да, господин Рауль, — сказал Мушкетон, — и письмо было такое утешительное. Господа читали мне его, и я плакал от радости.
— Но по крайней мере, господин д’Артаньян, вы знаете, где он? — спросил Рауль, и лицо его слегка прояснилось.
— Ну еще бы! — сказал д’Артаньян. — Конечно, знаю. Но только это тайна.
— Не для меня же, наверное?
— Нет, не для вас, и я вам скажу, где он.
Портос удивленно воззрился на д’Артаньяна.
«Куда бы, черт возьми, подальше заслать его, чтобы Рауль не вздумал к нему отправиться?» — пробормотал про себя д’Артаньян.
— Ну, так где же он, сударь? — спросил Рауль своим нежным, ласковым голосом.
— В Константинополе.
— У турок? — воскликнул Рауль. — Боже мой, что вы говорите!
— А что, это вас пугает? — сказал д’Артаньян. — Ба, что значат турки для таких людей, как граф де Ла Фер и аббат д’Эрбле?
— А его друг с ним? — сказал Рауль. — Это меня все-таки успокаивает.
«Как он умен, этот дьявол д’Артаньян!» — думал Портос, восхищенный хитростью своего друга.
— А теперь, — продолжал д’Артаньян, спеша переменить разговор, — вот вам пятьдесят пистолей, присланных от графа с тем же курьером. Полагаю, что у вас больше нет денег и что они будут вам очень кстати.
— У меня еще есть двадцать пистолей.
— Все равно берите, будет семьдесят.
— А если вам нужно еще… — сказал Портос, опуская руку в карман.
— Благодарю вас, — отвечал Рауль, краснея, — тысячу раз благодарю.
В эту минуту показался Оливен.
— Кстати, — сказал д’Артаньян так, чтобы лакей мог его слышать, — довольны ли вы Оливеном?
— Да, ничего себе.
Оливен, сделав вид, что ничего не слышит, вошел в палатку.
— А чем он грешит, этот плут?
— Большой лакомка, — сказал Рауль.
— О сударь! — сказал Оливен, выступая вперед при этом обвинении.
— Немного вороват.
— О сударь, помилуйте!
— А главное, ужасный трус.
— О сударь, что вы, помилуйте! За что вы меня позорите?
— Черт побери! — вскричал д’Артаньян. — Знай, Оливен, что такие люди, как мы, не держат у себя в услужении трусов. Ты можешь обкрадывать своего господина, таскать его сладости и пить его вино, но — черт возьми! — ты не смеешь быть трусом, или я отрублю тебе уши. Посмотри на Мушкетона, скажи ему, чтобы он показал тебе свои честно заработанные раны, и смотри, какую печать достоинства наложила на его чело свойственная ему храбрость.
Мушкетон был на седьмом небе и охотно обнял бы д’Артаньяна, если бы только посмел. Пока же он дал себе слово умереть за него при первом подходящем случае.
— Прогоните этого плута, Рауль, — сказал д’Артаньян, — ведь если он трус, он когда-нибудь обесчестит себя.
— Господин Рауль называет меня трусом, — воскликнул Оливен, — за то, что я отказался его сопровождать, когда на днях он хотел драться с корнетом из полка Граммона.
— Оливен, лакей всегда должен слушаться своего господина, — строго сказал д’Артаньян.
И, отведя его в сторону, прибавил:
— Ты хорошо сделал, если господин твой был не прав, и вот тебе за это экю; но если его когда-нибудь оскорбят, а ты не дашь себя четвертовать за него, то я отрежу тебе язык и вымажу им твою физиономию. Запомни это.
Оливен поклонился и опустил экю в карман.
— А теперь, мой друг Рауль, — сказал д’Артаньян, — мы уезжаем, дю Валлон и я, в качестве посланников. Я не могу сказать вам, с какой целью: я этого и сам еще не знаю. Но если вам что-нибудь понадобится, напишите Мадлен Тюркен, в гостиницу «Козочка» на Тиктонской улице, и берите у нее деньги, как у своего банкира, но только умеренно, потому что, предупреждаю вас, ее кошелек набит все же не так туго, как у д’Эмери.
Он обнял своего временного воспитанника и передал его в мощные объятия Портоса. Грозный великан поднял его на воздух и прижал к своему благородному сердцу.
— Теперь в дорогу! — сказал д’Артаньян.
И они снова направились в Булонь, куда прибыли к вечеру на своих взмыленных лошадях.
В десяти шагах от того места, где они остановились, прежде чем въехать в город, стоял молодой человек, весь в черном; он, казалось, поджидал кого-то и, завидя их, уже не спускал с них глаз.
Д’Артаньян подошел к нему и, заметив, что он глядит на него в упор, сказал:
