и не успел Хизр сесть на седло — русские конники взлетели на вершину холма. Хизр выпустил повод, метнулся в сторону и попал под копыта коня, на котором сидел Ваня Мелик. Тяжелый удар подковы оборвал жизнь одного из злейших врагов Руси — «святого» и «бессмертного» Хизра.
Не знал Ваня, что татарин, в ужасе закрывший голову руками под занесенным над ним мечом, был мурза Ахмед, двадцать лет тому назад похитивший его мать. Как и других ордынцев, Ваня рубанул его и, не оглядываясь, поскакал дальше.
Нет, не только для лихой сечи оказался годен князь Владимир. По его приказу пели трубы, и все, кто мог сидеть на седле, устремлялись следом за ордой рубить бегущих.
В пыльную багровую мглу садилось солнце. Стихло Куликово поле, только стоны, стоны повсюду. Тысячи и тысячи лежали мертвыми, а Фома все еще был жив. Трудно умирать, когда в груди бьется богатырское сердце, бьется даже тогда, когда почти не осталось крови в теле, когда сил хватило лишь на то, чтобы поднять веки.
Издалека серебряным голосом поет труба. Издалека летят крики:
— Победа! Победа!
Наше, русское слово. Наша, русская победа! Фома облегченно вздохнул. За эту победу лег он на Куликовом поле, лег, не поднимется, не засмеется и сильным мира сего не надерзит. Трижды скидывал он с себя рабство — смерть не скинешь. Смерть надавила на веки, закрыла глаза, выпила силы…
Сколько еще сынов твоих, Русь, полегло здесь — за Доном, за речкой Непрядвой, на поле Куликовом! А труба поет и поет над живыми и павшими:
— Победа! Победа Руси!
30. ВЕЧЕР НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
Темно–красный бархат великокняжеского стяга горел багрецом в лучах заходящего солнца, а в тени казался совсем черным. Под огромное рассеченное, разорванное во многих местах полотнище стяга стал князь Владимир. Загремели трубы, собирая рассеянные рати. Замотанные кровавыми тряпицами, в иссеченных доспехах отовсюду шли воины, шли не прямиком, а пробираясь между грудами тел. Мало кто остался цел, кто не нес раны, но не о ранах думали люди. Думали другое:
«Побита Орда!»
«За Батыево разорение расквитались!»
«За горе, за слезы, за дани…»
«Побита Орда!»
Перекликая стоны, нарастали крики:
— Слава!
— Слава!
— Слава!
Кто–то помянул Мстислава Удалого. [302] Его сразу горячо, зло обругали:
— У тя на плечах голова аль кочан капустный? Сказал тоже!
— Не дай бог удали Мстиславовой!
— Мстислав на реке Калке себе славы искал, потому и побили его татары.
— На Калке начало руских бед лежит, и поминать Мстислава на поле Куликовом к чему!
— Не Удалым, а Храбрым Владимира Серпуховского надо звать!
— Истинно! Храбрым!
— Во главе Засадного полка рубился, Засадный полк орду сокрушил!
— Слава!
— Храбрым его звать!
— Хоробрым!
Но сейчас Владимиру было не до славы.
— Кто видел брата? Где Дмитрий Иванович? — спрашивал он.
Ответа не было.
По всему полю виднелись люди, искавшие своих близких. Владимир приказал:
— Пусть ищут Дмитрия Ивановича, пусть все смотрят… — Надо было договорить: «Пусть смотрят, где брат лежит», — но сил у Владимира не хватило сказать эти слова.
Совсем близко от стяга, разбирая тела убитых, Юрка Сапожник да Васюка Сухоборец увидали золоченый шлем, алый плащ. Юрка тронул ладонью грудь, в которой торчала стрела.
— Жив? — шепотом спросил Васюка.
— Какое! Похолодел.
— Зови.
Юрка поднялся, закричал:
— Здеся Митрий Иванович! Здеся!
Владимир сразу узнал плащ брата, подбежал, взглянул на убитого, протер глаза:
— Нет, не чудится! Бренко! В княжом доспехе, плаще. Бренко!
Издалека опять крик:
— Здесь Митрий Иванович!
— Жив?
Молчат. Владимир поскакал на зов. Его встретил смерд Сенька Быков.
— Где? — только и спросил Владимир.
— А вон, Гридя Хрулец с ним.
Заскорузлыми, огрубевшими от смердьей работы пальцами Гридя пытался закрыть мертвые глаза павшего, невольно он заслонил от Владимира лицо убитого, лишь борода видна из–под локтя. Борода знакомая, окладистая, вьющаяся крупными завитками.
Владимир глухо охнул. Гридя поднялся с колен, шагнул в сторону.
Владимир глядел, шептал:
— Федор Романович, ты ли это? — Потом иным, изменившимся голосом приказал: — Поднимите. То князь Белозерский. Стоял он во главе полка Левой руки, вместе с полком и лег. Он это, Федор, похожи они были с Дмитрием Ивановичем.
А по полю шли толки:
— Среди ростовцев девку нашли.
— Брешут, чай?
— Нет, правда. Лежит уноша, стонет. Ворот ему расстегнули, глядь — девка. В себя пришла, назвалась. Ростовчанка Антонида
![Юрий Лощиц - Дмитрий Донской, князь благоверный[3-е изд дополн.]](https://cdn.my-library.info/books/37088/37088.jpg)
