«Какое совпадение! — подумал он. — Неужели подобное возможно? Интересно, куда она направляется?»
Алексис последовал за ней. По счастью, она его не заметила. Вряд ли она, вообще, была способна кого-либо заметить. Она была погружена в какие-то собственные мысли, которые на данный момент занимали её больше, нежели мелькающие перед ней силуэты. Она машинально направлялась к какому-то заветному месту, не оглядываясь и не сбиваясь с пути, словно знала наизусть каждый поворот и закоулок.
Холод пронзил изнутри Алексиса, когда она остановилась у особняка князя Ворожеева.
«О, нет! — в ужасе подумал он. — Мой отец никак не может быть в этом замешан!»
Прежде, чем войти во владения князя Ворожеева, Софи осмотрелась вокруг. По счастью, Алексис уже успел укрыться от нее. Убедившись, что её никто не заметил, Софи быстро юркнула в полуоткрытые ворота. Через минуту в эти же ворота вошел Алексис. Минутное отставание заставило его потерять её из виду. Но он не сомневался, что она где-то внутри громадного дома. Ему не составило особых трудностей пробраться незамеченным внутрь дома и обнаружить преследуемую им девушку. Уже в вестибюле он услышал приглушенные голоса — мужской и женский, доносящиеся из правого крыла дома. В мужском голосе он узнал своего отца, а женский — предположительно принадлежал Софи Немяновой. Алексис остановился под дверью прилегающей комнаты, откуда мог слышать все, о чем они говорили, и краем глаза наблюдать за происходящем.
— Ну как? — поинтересовался Ворожеев у Софи. — Мне впору надевать траур и играть роль безутешного вдовца?
От его цинизма у Алексиса больно сжалось сердце, а лицо передернулось от отвращения.
— Вашу жену удалось спасти, — без всякой интонации сообщила Софи.
— Вот досада!
— И, кажется, она идет на поправку.
— На поправку? — возмутился Ворожеев. — Ты хочешь сказать, она выздоравливает?
— Да.
— Она должна была уже умереть или, во всяком случае, находиться при смерти, но никак не выздоравливать! Что это значит? Как такое могло случиться? Это было верное средство. Или ты что-то сделала не так, плутовка? Ты меня, часом, не провела?
Он сильно сжал её руку. Девушка вскрикнула от боли.
— Я все сделала, как вы велели! — со стоном сказала она.
— Тогда почему она так легко отделалась?
— Не знаю.
— Не знаешь?
Он ещё сильнее сжал её руку, словно хотел передавить её.
— Быть может, яд не успел подействовать, — страдальческим голосом произнесла девушка. — Ей быстро сделали промывку от яда.
— Промывку от яда! — поморщился Ворожеев над этой фразой. — Дура! Это тебе надо сделать промывку… от глупости! Ты наверняка оставила следы. Как узнали, что она приняла яд? Кому могло прийти это в голову?
— Не знаю. Я ничего не знаю!
Вне себя от гнева и досады, Ворожеев резко и грубо толкнул её. Она упала на диван.
— А я даже рада, что все так произошло! — пытаясь подавить свой страх, произнесла Софи. — Господь не допустил, чтобы я совершила душегубство.
— Моя очаровательная крошка! — с ухмылкой произнес Ворожеев. — Неужели ты думаешь, что на этом все так и остановится? Ну нет! С тебя ещё станется! Тебе придется по-новому проделать то, что ты уже проделала. Только без всяких «промывок» и «поправок»! Ты меня понимаешь?
Не в силах более выносить гнусное вероломство отца, Алексис вышел из укрытия. Его лицо было искажено болью и презрением.
— Какой же вы отвратительный и ничтожный человек! — воскликнул он.
— Алексис! — растерянно пробормотал Ворожеев. — Как ты здесь оказался?
— Мне кажется, в данный момент это не имеет значения, а имеет значения то, что мне все известно. Вы руками этой особы пытались отравить мою мать.
— Послушай, сын… — пытался что-то сказать в свое оправдание Ворожеев.
— Не называйте меня сыном! — резко оборвал его Алексис. — Я стыжусь, что во мне течет ваша кровь!
— Но это так, — с самодовольством заметил Ворожеев. — Ты мой сын, и в тебе течет моя кровь. Нравится тебе это или нет. Ты дитя двух врагов. И пора бы уже с этим смириться, сынок.
— Какой бред! Смириться с тем, что вы едва не отравили мою мать!
— Она наверняка сделала бы то же самое, покуда была бы на моем месте!
— Она никогда не была бы на вашем месте!
— Всякого может постичь несчастье, разорение и бедность, — возразил Ворожеев.
— Она никогда не дошла бы до преступления, даже если бы её постигло самое страшное несчастье! И никогда не опустилась бы ни до одного из ваших недостойных и бесчестных поступков. И знаете: почему? Потому что благородство — не только у неё в роду, но и в душе. А вам неведомо, что это такое.
— Красиво и легко рассуждать о благородстве души, — непримиримым и обвиняющим тоном произнес Ворожеев, — имея при этом приличный дом, процветающее поместье и капитал в банке. Но совсем иное, когда ты вынужден влачить такое жалкое состояние. И все по её вине! Она сама вынудила меня пойти на такой крайний шаг.
— Вам нет никакого оправдания!
— А я и не пытаюсь оправдаться! — с ехидством произнес Ворожеев. — Тем более перед тобой — жалким подобием своей маменьки. И коли ты стыдишься, что в тебе течет моя кровь, то я стыжусь, что у меня такой сын девицеподобный святоша. Ты вобрал в себя все то, что мне ненавистно!
— Вот вы и показали свое истинное лицо! — с хладнокровным безразличием, за которым скрывались огромная обида и разочарование, произнес Алексис. — В полной мере проявили свои отцовские чувства. Не сложно же было сбросить с вас эту маску лицемерия.
— Полно! Кто бы говорил о лицемерии! Ты всегда изображал передо мной хорошего сына, а ведь ты никогда не питал ко мне сыновней привязанности.
— Не легко питать сыновнюю привязанность к тому, кто сам не питает к тебе никакой привязанности.
— Ну вот, — заключил Ворожеев. — Похоже, мы оба сбросили свои маски. И каков же итог? Твоя мать — мой враг, впрочем, как и я — её. Ты на стороне своей матери. Это неудивительно, поскольку ты всегда принимал её сторону, что бы она не совершила против меня. Следовательно, ты и мой враг, поскольку ты на стороне моего врага.
— Что ж. Тогда избавьтесь от меня, как вы пытались избавиться от моей матери! — с ненавистью воскликнул Алексис. — Никто не знает о том, что знаю я. А я знаю достаточно. И если со мной что-нибудь случится, никто не посмеет обвинить в этом вас. Это было бы слишком чудовищно! Правда, есть эта особа, — Алексис небрежным жестом указал на Софью, которая молча следила за этой моральной битвой отца с сыном. — Особа, которая тоже знает достаточно. Но она тем более не посмеет обвинить вас. Как я понял, вы держите её в жестком кулаке и в большом страхе. К тому же она ваша сообщница.
