Самарин пожимал плечами: он никогда не был на телестудии. И теперь считал, что ему там нечего делать. Но почему так рвется туда Борис Ильич?
— Хорошо, — сказал он, — я приду сегодня рано.
Вечером взяли такси, поехали на телестудию. «Волга» катилась по улице Горького. В окнах и витринах магазинов зажигались неоновые огни. Вначале в трубках появлялись молочные язычки, вздрагивали, удлинялись — и вот уже все слово: «Рыба» или «Культтовары» загоралось разными цветами.
Людей на тротуарах было немного. С тех пор как на окраинах Москвы один за другим стали появляться районы новых застроек, людские потоки на центральных улицах столицы заметно поредели.
В студии Борис Ильич сориентировался так же быстро, как он ориентировался везде. Как только вошли в просторный вестибюль, отделанный разноцветьем синтетических плиток, Борис Ильич, словно кто его подтолкнул, устремился в глубь коридора. Миновав длинную анфиладу дверей, они вышли в зал — большой, высокий, заставленный металлическими треногами, черными аппаратами и еще какими–то сооружениями, о назначении которых Андрей не имел понятия.
— Где режиссер? — спросил Каиров у молодого парня с рыжей бородой. Тот не ответил Каирову, даже не взглянул на него, а лишь показал рукой в сторону скопления треног и черных аппаратов. Бросив Самарину «Ждите меня здесь», Каиров пошел к режиссеру.
В зале то ярко вспыхивали на треногах, то потухали фонари. Андрей разглядел операторов — они прицеливали свои аппараты на небольшой столик, освещенный со всех сторон фонарями. Затем поворачивали объективы на рояль, а то на какой–то экранчик, висевший в глубине помещения. Андрею было скверно и неловко, он не знал, куда себя деть. Подходил к барабану с кабелем, но барабан вдруг начинал вертеться; Андрей переходил к роялю, занимал укромное место. Здесь же скоро появились другие люди, видимо, как и он с Каировым, приглашенные для какого–нибудь представления. «Хорошо, что мне не надо ничего говорить», — подумал Самарин, вспомнив порядок передачи. Они буду сидеть за столом — гости из Степнянска, рядом с ними расположатся москвичи и приезжие из других городов. О Самарине и Каирове диктор возвестит: «А вот гости из Степнянска, изобретатели портативной электронно–вычислительной машины… Впрочем, пусть они сами о ней расскажут». И предоставит слово известному ученому Борису Ильичу Каирову. Он же, Самарин, будет сидеть, слушать, а когда Борис Ильич назовет его имя, кивнет головой, а может, еще и улыбнется. Вот и вся программа — несложная, нехитрая, особенно для Самарина.
Поблизости от рояля стояли два парня. Из их беседы Самарин узнал, что оба они работают на Московском заводе «Красный пролетарий»; потом сюда же подошли три студентки театрального института, ткачиха, артисты и священник. Они с любопытством смотрели в ту сторону, где в окружении нескольких молодых людей появился знаменитый французский певец. О том, что он прибыл в Москву, Андрей слышал по радио, его песни тоже передавали по радио. Андрей с любопытством стал разглядывать француза. «Певец Парижа» волчком вертелся в кружке девушек, одетых ярко, на западный манер. Парижанин, загоревший на южном солнце, в черном костюме и с черными волосами. Он что–то говорил, смеялся, переводчики переводили и тоже смеялись, смеялись и те, кто ничего не понимал: им было весело от близости смеющихся людей.
В центре залы расставляли мебель. Среди стульев, столов и суетящихся людей Андрей увидел Бориса Ильича. И никто не знал, зачем он бегает и хлопочет. Не знал этого и Андрей. Самарин потерялся в сутолоке и ослепительном сиянии фонарей. Он не знал, где встать, куда себя деть. И вообще не понимал цели предстоящего представления. И только метущийся по залу Борис: Ильич немного успокаивал его, придавал бодрости.
Усаживались в спешке. Два молодых модно одетых паренька, очевидно, помощники режиссера, разводили гостей по местам. В центре стола усадили французского певца, по правую руку от него — Каирова, слева от француза долго пустовал стул. Самарин направился было к нему, но помреж замахал на Андрея руками, зашикал. Придерживая стул и отстраняя Самарина, он смотрел в листок и выкрикивал: «Эмануил Любимов!.. Эмануил Любимов!..» Наконец Любимов вышел из–за какой–то занавески, занял свое место рядом с почетным гостем. Самарин, стоявший в это время позади расположившихся за столом людей, отступил назад, а налетевший вихрем на него второй помощник режиссера оттеснил его еще дальше, к бархатной занавеси, за которой лежали опрокинутые треноги, ящики…
Фонари вспыхнули, задвигались голубые, фиолетовые объективы аппаратов, словно марсиане из книг Уэллса, подступили к столу, за которым сидели Каиров, Любимов, много других людей и этот маленький артист из Парижа.
Самарин слышал, как сидевшая у края стола миловидная дикторша представляла зрителям «участников дружеской встречи», людей самых разных профессий, никогда раньше не видевших друг друга, но встретившихся в Москве и потому ставших друзьями. Называла имена, фамилии. «…Создатель малогабаритной электронно–вычислительной машины Борис Ильич Каиров!.. Ученый с мировым именем, работает сейчас над проблемой безлюдной выемки угля…»
Из–за черной занавеси вдруг выскочил помощник режиссера, схватил Самарина за руку и потащил к столу. Улучив момент, когда объективы телекамер были направлены на артиста–француза, втолкнул Андрея на свободный стул. И тотчас диктор прочитала: «…Талантливый ученик Каирова Андрей Самарин. Он побывал во многих странах, изучал электронные машины за рубежом…».
Распорядитель, стоявший в стороне, что–то показывал Самарину руками, мотал головой — очевидно, хотел, чтобы Самарин поклонился зрителю, но Андрей не понял, что от него хотят. Он так и сидел недвижно всю передачу…
После передачи Каиров задержался в студии, а Андрей поехал в гостиницу.
Мысли его скоро перенеслись в Степнянск, к Марии. В институте ему предлагают поработать недели две, но нет, он не станет так долго задерживаться в Москве; он наберет здесь нужной литературы и уедет в Степнянск. Он непременно добьется встречи с Марией. И будет встречаться с ней каждый день. По вечерам он будет ходить в театр на ее постановки, а затем у служебного входа поджидать ее и провожать домой.
Он позвонит ей сегодня же. Нет, он еще раз напишет Марии письмо.
В гостинице, не раздеваясь, подсел к столу и стал поверять бумаге свои тревожные мысли.
«Дорогая Мария Павловна! Как живете в Степнянске? Наверное, хорошо. Судя по тому, что не отвечаете на письмо, живете вы очень хорошо. Мы все радуемся, когда человеку хорошо. На что ваш знакомец Перевощиков человек злой и, как мне кажется, мелкий, а и тот узнав, что вам хорошо, обрадовался. Все меня спрашивал: «Как там Мария?.. Помнит ли обо мне?..» Ну что ему ответишь на эти вопросы? Сказать правду — огорчится, а лгать не хочу. Странный он человек, этот Перевощиков! Серый, неказистый — рядовой во всех отношениях, а туда же — в мир прекрасного! Я ему говорю: ну куда ты лезешь — слабый, никудышный!.. Посмотри, как она прекрасна, эта дочь Мельпомены!.. До тебя ли ей?..
