Сие может бы и учинили мы тогда же и помирились совершенно, если б не восхотелось ченцовскому поверенному увидеть весь отдаваемый ему нами клок земли наперед в натуре и не вздумалось ему подбить к тому же и Пестова, и потому просить землемера отложить то Дело до угрева.
Не могу изобразить, как досаден был мне тогда сей щербатый надзиратель ченцовский и с каким неудовольствием поехали мы домой, будучи принуждены дать им слово выехать на последующий день на поле и согласиться показать им всю отдаваемую им землю в натуре.
Но, ах! Как часто досадуем мы на то, чему бы надлежало нам радоваться! Из последствия оказалось, что самая сия нечаянная остановка произошла не по слепому случаю, а по устроению благодетельствующих нам судеб и для нашей же пользы и выгоды, как о том упомянется После в свое время.
Итак, по условию, на другой день и выехали мы поутру в поле, но не нашед еще никого, принуждены были дожидаться долгое время и, наскучив тщетным ожиданием, посылали проведывать; и как посланный привез нам известие, что межевщик будет после обеда и нам тогда даст знать, то мы, хотя и подосадовали, но поехали и сами домой обедать. Но и после обеда несколько часов прождали мы присылки, и насилу–насилу прислали они нам сказать, что поехали. Тогда, нимало Не медля, бросившись на лошадей, поскакали и мы на Гвоздевское поле за Елкинский завод.
Я встретил их против так называемого Савина–верха и упросил ченцовского надзирателя, чтоб он согласился на их половину взять наиболее земли тут, около Савина–верха, а подле б пруда немного, на что он и согласился.
После сего приехали мы к плотине и начали говорить о пруде. Мы прокричали и проторговались тут часа три, и нельзя было бессовестнее быть волостных и поверенного их, помянутого надзирателя ченцовского.
До сего времени почитал я его добрым, смирным, простым и прямодушным человеком, почему и оказывал ему всегда благоприятство, когда случалось ему бывать у меня с немцами; но тогда узнал я, что он самый негодный и глупый человек и что ничего нет хуже, как иметь с глупым человеком дело.
Они недовольны были тем, что мы, будучи самою необходимостью принуждаемы, уступали им самый родной берег реки, за который сами они нам в старину оброк плачивали, но хотели загородить у нас и весь выгон и отбить нас даже от бучила, нужного нам для ловления рыбы; и насилу–насилу могли дураков усовестить, и, наконец, положили на мере покуда им взять и назначили место.
Но тут случилось новое помешательство! Негодяй щербатый, или паче беззубый, поверенный их сказал, что он, хотя и соглашается так взять, но без управителя своего не смеет, а отпишет наперед к нему в Москву и спросится.
Господи! Как мне тогда на сего негодяя было досадно! Но как нечего было делать, и мы все тем провели время до самого вечера, и в Хмырово ехать было некогда, то принуждены были отложить прочее до утрева, а всех их против хотения зазвать к себе и стараться еще всячески угостить, дабы при том можно было еще обо всем поговорить, что мы и не преминули учинить.
Главнейшее наше старание было о том, чтоб уговорить саламыковского поверенного, Пестова, взять от нас меньше 30–ти десятин или, по крайней мере, взять сие число за речкою Трешнею на упомянутой выше сего Воробьевой горе, и учинить сие стоило нам великого труда.
К несчастию, мешал нам и при сем случае умница, мой братец Михаила Матвеевич. Нагнав в голову себе совсем неблаговременно множество лишнего винного чада, забарабошил {Нести вздор, суетиться, молоть чепуху.} он у нас опять совсем некстати и только кричал:
— Не даю ничего, а еду сам в Петербург, еду к господам Нарышкиным!
Мы так, мы сяк уговаривать его, но не тут–то было, несет только вздор и околесную и никак под лад не давался: я, да я! да и только всего!
Господи, как досаден тогда мне был этот человек! Наконец, как мы истощили уже все силы и не могли никак его уломать, то принужден я был решиться, несмотря на него, продолжать свое дело и согласиться на тридцати десятинах, и был доволен уже тем, что он соглашался взять наши Воробьевы горы, а достальное, буде чего в них недостанет, по сю сторону речки Трешни.
С ченцовским поверенным же условились мы, чтоб на утрие то место подле Елкинского пруда, которое мы ему отдавали, наперед снять на план и вымерить, дабы ему о том основательнее можно было своего управителя уведомить. И как межевщик обещал прислать для сего измерения ученика, то на том мы в сей день и расстались.
Итак, поутру на другой день поехал я к соседу своему Матвею Никитичу, чтоб, позавтракав с ним вместе, ехать для помянутого измерения, а между тем послали и за Михайлою Матвеевичем, который и пришел, но, по несчастью, хвативши опять рюмку–другую лишнюю.
Боже мой, как рвался я тогда досадою на него и как ругал и бранил его в душе моей, что он и в таком важном случае, когда люди дело делают, не мог себя никак повоздержать от проклятой своей привычки.
Со всем тем, хотя он и побарабошил, но требования его были уже совсем иные. Он говорил только, что поедет в Петербург просить Нарышкиных из милости, и требовал от нас, чтоб мы ему всю ту землю отдали, которую отдаем теперь Нарышкиным и которую хотел он выхлопотать.
Услышав сие, не мог я, чтоб внутренно не смеяться тому, ведая суетность слов его и будучи удостоверен в том, что ничему тому не бывать, соглашался подписать и руками и ногами обещание свое отдать ему землю, если он ее выхлопочет; но теперь бы только он приступил бы вместе с нами к миру и не мешал бы делу.
Полученное известие, что ученик приехал, окончило сие наше прение, и мы, поехав туда, нашли там и самого ченцовского надзирателя, восхотевшего было опять каверзить и требовать новой прибавки. Но мы не соглашались уже прибавлять ни на волос и принудили его остаться на вчерашнем и приступить к делу, которое и заняло нас довольно времени; по окончании же оного, желая скорей сделать всему делу конец и какое–нибудь решение, поехали мы к межевщику.
Но там нашли мы новое замешательство: дурневские мужики, которым отдаваемая нами в Хмырове земля долженствовала достаться, без нас приступили к своему поверенному Пестову и насказали ему неведомо что о наших Воробьевых горах, говоря, что эта земля ни к чему не годная и что им она даром не надобна. Сим сбили они Пестова с пахвей и произвели то, что он переменил свое слово и требовал все 30 десятин по сю сторону Трешни.
Боже мой, как это было для нас досадно: на сей стороне дать нам никак не хотелось, а пособить было нечем. Словом, мы вздумали было уже все дело бросать и иттить в контору.
Но вдруг вздумалось мне сказать ему две вещи: во–первых, что брал бы он любое, либо 30 десятин с Воробьевскимн горами, либо 20 десятин по сю сторону речки; во–вторых, что если пойдем мы в контору, то в случае если станут резать, то отрежем все к ченцовской половине, а на их половину не достанется ничего.
