Но так как в эту ночь шел дождь, то поэтому не осталось и следов крови.
Затем угольщик решился идти домой.
Проходя мимо прачечной, он посмотрел в окно.
Паулина стояла за работой, как будто ни в чем не бывало.
Он отворил калитку и подумал про себя:
– Уж не удалось ли им освободить ребенка? – подумал он. – А может быть, сэру Джеймсу понадобился ребенок и он проник в дом, не дождавшись меня, да, впрочем, может быть, ребенок еще и там.
Но каково же было его удивление, когда он спустился в подвал: дверь подземелья была отперта, а ребенок исчез.
Он зарычал от бешенства.
Шаппаро понял, что сэр Джеймс приходил за ребенком и увез его.
Но, кроме верной потери денег, его еще беспокоила другая мысль: умер ли Полит или он жив, потому что про него не было никаких слухов.
Но, наконец, и эта мысль перестала его беспокоить; он провел этот день так, как и всегда, и заснул спокойным сном.
Вдруг ночью, в три часа, к нему кто-то постучался.
– Ну, теперь я уже попался, – проговорил Шаппаро.
– Кто там? – спросил он взволнованным голосом.
– Жан-мясник.
Шаппаро вздохнул свободнее.
– Я пришел за Ирландкой с сыном, – проговорил он, когда угольщик отворил ему дверь.
– Какую… Ирландку… я… ничего не знаю. Жан был не один, за ним шел Мармузэ.
– Слушай, – проговорил последний, – если ты мне не покажешь, где мать с сыном, то я тебе одним выстрелом размозжу голову, а если отдашь, то все эти деньги, которые ты видишь, – твои, – и он высыпал на стол несколько тысяч франков.
Страсть к деньгам взяла верх, и Шаппаро сказал:
– Ребенка сэр Джеймс у меня украл, не заплатив денег, которые должен был мне дать за него… Мать же я убил.
– Куда же ты ее дел? – спросил Мармузэ хладнокровно.
– Я утопил ее здесь, в цистерне, – и он приподнял доску.
– Здесь никого и ничего нет, кроме лестницы, – сказал Мармузэ.
– Лестницы?
– Да.
Шаппаро подошел и вытащил лестницу, на ней был вырезан знак колесника.
– А! – проговорил он. – Теперь я понимаю все, это мой сосед Полит, которого я ранил в эту ночь, должно быть, освободил их.
И он начал рассказывать им все свои происшествия с того времени, как к нему сэр Джеймс принес ребенка, и до того, как он ранил Полита, и под конец сказал:
– Теперь я совершенно убежден, что это Полит спас их.
Только он успел закончить рассказ, как послышался стук в дверь.
– Именем закона, отворите, – проговорил чей-то голос.
Шаппаро вскрикнул, и волосы поднялись дыбом на его голове.
Кто же это приказывал отворить дверь именем закона?
Конечно, не кто иной, как полицейский комиссар, и мы сейчас же увидим, каким образом до него дошло известие о преступлении.
«Виновником» этого был Полит, явившийся к нему с таким ясным и точным изложением дела, что комиссар ни на минуту не задумался в справедливости его показаний.
Вследствие этого он и отдал необходимые распоряжения.
С этой минуты Шаппаро находился под наблюдением полиции.
Полит просил произвести его арест ночью, чтобы не компрометировать огласкою Паулину, на которой он хотел жениться.
Таким образом полиция накрыла Шаппаро в то время, когда он наивно рассказывал Мармузэ свои похождения.
Шаппаро весь задрожал и поднял умоляющий взгляд на двух людей, которых он уже считал своими сообщниками.
Но Мармузэ мгновенно переменил тон.
– Ну, надеюсь, – сказал он, – что ты не станешь ждать, пока они выломают дверь, а пойдешь и сам отворишь.
– Но, – проговорил Шаппаро, – меня арестуют.
– Вероятно.
– Спасите меня! Мармузэ засмеялся.
– Не мы известили полицию, милый мой, – сказал он, – так как мы имеем обыкновение обделывать свои дела без ее помощи, но раз уже другой тебя выдал и жандармы пришли за тобой, то уж мы, конечно, не станем сопротивляться им.
В это время стук в дверь опять повторился, тогда Жан-мясник отворил дверь.
Вошел комиссар в сопровождении двух полицейских агентов и Полита.
Он арестовал Шаппаро и спросил Мармузэ и Жана, кто они такие.
– Меня зовут Жан… я мясник с Телеграфной улицы.
– А я, – добавил Мармузэ, подавая свою визитную карточку, – помещик Пейтавен, живу в улице Обер, № 1.
– А! Но зачем же вы, господа, теперь здесь?
– Мы пришли вытребовать от него женщину, на жизнь которой он покушался, и ребенка, которого он содержал в подвале.
– Успокойтесь, сударь, – ответил ему Полит, – мать и ребенок совершенно здоровы и находятся в безопасном месте.
Угольщик чувствовал свою верную гибель и потерял всю свою дикую энергию.
Его геркулесовская сила должна была уступить.
Тогда он посмотрел на Полита с выражением дикой ненависти и проворчал:
– Мы еще встретимся с тобой, если только моя голова останется на плечах.
Час спустя Мармузэ, Милон, Шокинг и Жан-мясник собрались на чердаке, служившем приютом Ирландке и ее сыну.
Дженни окончательно успокоилась при виде Шокинга.
– Теперь, моя дорогая, – говорил бывший лондонский нищий, – мы находимся под покровительством друзей Серого человека, и нам нечего больше бояться.
– Да, – ответил Мармузэ, – но Серый человек теперь нуждается в нас.
– О, – возразил Шокинг, – это ведь говорит мисс Элен, а ведь она враг Серого человека.
– Была, но только не теперь.
– И теперь тоже.
– Кто знает?
– Послушай, – продолжал Мармузэ, обращаясь к Политу, – ты честный, расторопный и добрый малый.
Полит поклонился.
Тогда Мармузэ взял его к себе в секретари и дал ему, в виде подарка на свадьбу, шесть тысяч франков. Паулина бросилась на шею Политу.
– О! – сказала она. – Как я рада, что заговорила с тобой, мой милый мальчик, я уже так давно люблю тебя.
Мисс Элен находилась в Сен-Лазаре, где ее навестила Ванда под видом монахини и возвратила ей свободу. Как? Это мы узнаем ниже.
Возвратимся несколько назад, а именно к тому моменту, когда Джеймс Уд и Смит-слесарь почувствовали, что их опускают в подвал.
Впрочем, слесарь был тотчас же выпущен, а Джеймс просидел в подвале без пищи и питья ровно тридцать шесть часов и тогда только был накормлен и напоен, когда написал под диктовку Мармузэ следующее письмо к начальнику безопасности:
«Дорогой мой директор! Я только что получил из Лондона депешу, требующую моего немедленного отъезда. Посылаю вам моего товарища Эдуарда, которому вы можете поручить мисс Элен Пальмюр.
Сэр Джеймс Уд».
Несмотря на голод, сэр Джеймс не мог сдержать сильного гнева.
– О! – заметил, улыбаясь, Мармузэ, понявший смысл этого движения. – Вы думаете, что совесть вашего товарища Эдуарда более эластична, нежели ваша, он служит тому, кто ему платит, а поверьте, что мы платим хорошо.
