По выражению его лица Жанна со злорадным удовольствием догадалась, что такая перспектива не слишком его привлекает. Рауль распахнул дверь:
— Я вас понял, поговорим об этом снова завтра утром. Дело, как вы понимаете, не столь уж и спешное.
Лаймонд, опершись на трость, уже повернулся к двери.
— Je vous remercie [9]. — Только это шотландец и сказал, но она увидела, что Рауль улыбается с огромным облегчением; наконец герольд, вспомнив о своем долге, повернулся к ней и извинился, после этого направился, как она увидела через полуоткрытую дверь, прямо в свою комнату.
И все сходило с рук этому джентльмену — он мог ворваться посредине ужина, завалить Рауля работой, а сам отправиться спать. Чем скорее он оставит Дарем-Хаус, там лучше будет ей, подумала Жанна де Шемо, а затем рассерженно произнесла это вслух.
Лаймонд покинул Дарем-Хаус на следующий день, но только для того, чтобы посетить графа и графиню Леннокс, из-под крова которых он решил увезти Филима О'Лайам-Роу.
Глава 6
ЛОНДОН: КРАПИВА ЖАЛИТСЯ
Старость сама по себе не заслуга: не по старости земли клана, не от старости жжется крапива.
Старику даровано право на почтение, исходя из его хорошей репутации и доброго имени.
Как ребенок играет с белкой, так Маргарет Леннокс играла с О'Лайам-Роу в те три недели, что последовали за его первым решающим визитом в дом Брайса Хариссона, героическим вторжением в лавку книготорговца и посещением де Шемо, на котором и кончалось его участие в этом деле.
Маргарет играла с ним осторожно, мягко, умело, и он понимал, что с ним играют. Ленивый до мозга костей, он в то же время был проницателен. Несколько недель назад О'Лайам-Роу постарался бы как следует насладиться подобной ситуацией, а при первой неприятности бежал бы. В этот раз он старался достойно вести игру, хотя про себя бешено ругался.
Он не пошел снова к де Шемо. Светловолосый, томный Леннокс, обаянию которого О'Лайам-Роу никогда не поддавался, однажды днем влетел в большую приемную, бросил шляпу на стол и произнес:
— Что ж, его схватили, схватили их обоих. Теперь он наконец-то уберет ногу с моей шеи…
Затем леди Леннокс последовала за ним в его кабинет, и остальное они обсуждали наедине. Но этим вечером, когда Филим принялся за свой любимый рассказ о двух собачонках и яичной скорлупе, леди Леннокс перебила его. При свете камина ее платье казалось только что сошедшим с ткацкого станка, и жемчуг переливался молочным блеском в пепельных волосах.
— У меня сегодня новости для вас, которые стоят намного больше двух собачонок и яичной скорлупы. Вам следовало бы время от времени наведываться в Чипсайд, принц. Мы вполне можем сравниться с Дублином по части сильных ощущений.
— Как это? — живо заинтересовался О'Лайам-Роу.
— Лучника, который привез вас в Ирландию, сегодня арестовали в Чипсайде, и он сознался в том, что замышлял убить шотландскую королеву Марию.
— Да что вы говорите? — Голубые глаза О'Лайам-Роу округлились. — А я-то сидел себе на палубе в футе от лееров — он ведь мог сбросить меня, не моргнув глазом! Замышляя убийство!
— И осуществил, — продолжала графиня. Свет камина придавал ее твердому выразительному лицу черты невинного выражения. — Когда его арестовывали, он вонзил шпагу в человека, который выдал его, — Хариссона, бывшего своего друга.
— Ах черт, — сказал принц. — Вот это по-французски. Хариссон же расчистил им путь. Неужели они не могли, по крайней мере, предоставить ему защиту?
В последовавшем молчании прекрасные глаза Маргарет Леннокс устремились на ирландца: в них светилось легкое изумление.
— Почему вы думаете, что он признался французам? Его арестовали англичане. Сейчас он в Тауэре.
Он выслушал всю историю и призадумался, отчего же все пошло наперекосяк. Однако какая разница? Робин Стюарт признался, и его можно судить. Неожиданно промелькнуло имя герольда Вервассала. Оно ничего не говорило принцу, но, поразмыслив, он задался вопросом — не тот ли это человек, которого вдовствующая королева направила в Лондон, получив сообщение от Пайдара Доули.
Королева, безусловно, был заинтересована в том, чтобы он приехал во Францию. Он понял это после того, как Паже и другие вежливо пытались разузнать, что ему предложили и насколько много он знает. Очень долго не стихали январские слухи о том, что огромный французский флот готовится высадиться в Ирландию и вышвырнуть оттуда англичан. Он мог бы при желании сказать им, что, вновь овладев Булонью, Франция успокоилась и наблюдает невозмутимо, как Крофт и все прочие креатуры английского Тайного совета в Ирландии бьют тревогу. Но он ничего не сказал. О'Лайам-Роу еще не совсем разобрался в собственных чувствах.
Были люди, что преуспевали благодаря Англии. Когда-то Ирландией правили лорды-представители английского происхождения, но шестьдесят лет назад был введен гомруль — местное управление, осуществлявшееся ирландской знатью, которая со временем выложила свои гнезда перышками, как гаги во время снегопада. Ормонд, Десмонд, Килдар правили так, словно были королями; раздавали государственные посты членам своих семей и использовали государственные фонды для себя.
Старого короля Генриха это не устраивало. Вице-короли, или лорды-представители, как их всегда называли, вернулись назад, а после мощнейшего восстания, в ходе которого некоего О'Нила фактически короновали в Таре, чуть ли не все дворяне были перебиты, или дезертировали, или оказались подкуплены англичанами. От Килдаров, чьи притязания привели к разгрому семьи, остался лишь десятилетний Джералд, который бежал в Италию, — и восстание постепенно угасло.
Затем графские титулы посыпались как манна с небес. Сорок вождей и лордов покорились, получили английские имена, отреклись от Папы и обещали помогать лорду-представителю карать непокорных соседей. Они приобрели дома и земли около Дублина, стали заправлять в парламенте и посылать сыновей учиться в Англию или в Пейл.
А сейчас, когда переворот в целом завершился, только одно имя выделялось среди непокорных. Брайан О'Коннор, лорд Оффали — зять вкрадчивого Силкена Томаса, приговоренного к смерти после знаменитого помилования при Майнуте, ярый сторонник юного Джералда. Земли О'Коннора были конфискованы, а сам он, так и не покоренный, брошен в Тауэр. Но его сын Кормак оставался на свободе, лишенный земель, непрощенный, поклявшийся отомстить.
О'Лайам-Роу думал о нем, а также о клятве, данной бывшим мятежником О'Нилом, когда-то коронованным в Таре. Преклонив колена перед королем Англии, дабы принять от него титул графа Тирона, этот человек произнес:
