Привыкнув беспрекословно повиноваться этому самодержцу, все засуетились. Вытащили корзины и коробки и уложили в них деревянные тарелки и остатки скудного пиршества. Через минуту на земле не осталось никаких следов лагеря, и дамы удалились в фаэтон. Мужчины же забирались в фургон, когда Бине повернулся к Андре-Луи.
– Здесь мы расстанемся, сударь, – сказал он театрально, – ваши должники и друзья, обогащенные знакомством с вами. – Он протянул пухлую руку.
Андре-Луи задержал ее в своих. Последние несколько минут он лихорадочно размышлял. Когда он вспомнил, как спрятался среди актеров от своих преследователей, его осенило, что ему не найти лучшего места, чтобы укрыться, пока его не перестанут искать.
– Сударь, – сказал он, – это я ваш должник. Не каждый день выпадает счастье сидеть в кругу такой прославленной и очаровательной труппы.
Маленькие глазки Бине впились в молодого человека. Он обнаружил не иронию, а лишь искренность и чистосердечие.
– Я неохотно расстаюсь с вами, – продолжал Андре-Луи. – Тем более неохотно, что не вижу абсолютно никакой необходимости расставаться.
– Как так? – промолвил Бине, нахмурившись и медленно убирая руку, которую молодой человек задержал дольше, чем следовало.
– А вот как. Вы можете считать меня кем-то вроде рыцаря печального образа в поисках приключений, в настоящий момент не имеющего определенной цели в жизни. Ничего удивительного, что первое знакомство с вами и вашей выдающейся труппой вызывает у меня желание узнать вас поближе. Что касается вас, то, насколько я понял, вам нужен кто-нибудь взамен вашего Фигаро – кажется, его имя Фелисьен. Может быть, с моей стороны самонадеянно предполагать, что я смогу справиться с обязанностями столь разнообразными и сложными…
– Вы снова дали волю язвительному юмору, мой друг, – перебил Бине. – Если бы исключить его, – добавил он медленно и задумчиво, прищурив маленькие глазки, – мы могли бы обсудить предложение, которое вы, по-видимому, делаете.
– Увы! Мы не можем ничего исключить. Если вы принимаете меня, то принимаете целиком – такого как есть. Как же иначе? Что же касается этого юмора, который вам не по вкусу, вы могли бы извлечь из него выгоду.
– Каким образом?
– Разными способами. Например, я мог бы обучать Леандра объясняться в любви.
Панталоне расхохотался.
– А вы уверены в своих силах и не страдаете от излишней скромности.
– Следовательно, я обладаю первым качеством, необходимым актеру.
– Вы умеете играть?
– Полагаю, что да – при случае, – ответил Андре-Луи, вспомнив свое выступление в Рене и Нанте. «Интересно, – подумал он, – удалось ли Панталоне хоть раз за всю сценическую карьеру так же взволновать толпу своими импровизациями?»
Господин Бине размышлял.
– Много ли вы знаете о театре?
– Все.
– Я же говорил, что скромность вряд ли помешает вам сделать карьеру.
– Судите сами. Я знаю произведения Бомарше, Эглантина, Мерсье,[68] Шенье[69] и многих других наших современников. Кроме того, я, конечно, читал Мольера,[70] Расина,[71] Корнеля[72] и многих менее крупных французских писателей. Из иностранных авторов я хорошо знаком с Гоцци,[73] Гольдони,[74] Гварини,[75] Биббиеной,[76] Макиавелли,[77] Сакки,[78] Тассо,[79] Ариосто и Федини.[80] А из античных авторов я знаю почти всего Еврипида,[81] Аристотеля,[82] Теренция,[83] Плавта…[84]
– Довольно! – взревел Панталоне.
– Но до конца списка еще далеко, – сообщил Андре-Луи.
– Отложим остальное до следующего раза. Боже мой, что же могло вас заставить прочесть столько драматургов?
– По мере своих скромных сил я изучаю Человека, а несколько лет назад сделал открытие, что лучше всего это можно сделать, читая размышления о нем, написанные для театра.
– Это весьма оригинальное и глубокое открытие, – заметил Панталоне вполне серьезно. – Подобная мысль никогда не приходила мне в голову, а ведь она так верна. Сударь, это истина, которая облагораживает наше искусство. Мне ясно, что вы способный человек, – стало ясно, как только я вас увидел, а я разбираюсь в людях. Я понял, кто вы, как только вы сказали «доброе утро». Как вы думаете, смогли бы вы при случае помочь мне подготовить сценарий? Мой ум так обременен тысячью мелких дел, что не всегда готов к такой работе. Вы полагаете, что смогли бы мне помочь?
– Абсолютно уверен.
– М-да. Я тоже в этом не сомневался. С обязанностями Фелисьена вы скоро познакомитесь. Ну что ж, если желаете, можете поехать с нами. Полагаю, вам понадобится жалованье?
– Ну, если так принято.
– Что бы вы сказали о десяти ливрах в месяц?
– Я бы сказал, что это далеко не сокровища Перу.
– Я бы мог дать пятнадцать, – неохотно сказал Бине, – но сейчас плохие времена.
– Ручаюсь, что изменю их к лучшему для вас.
– Не сомневаюсь, что вы в этом уверены. Итак, мы поняли друг друга?
– Вполне, – сухо сказал Андре-Луи и таким образом оказался на службе у Мельпомены.
Если вступление труппы в городок Гишен и не было в точности таким триумфальным, как того желал Бине, по крайней мере оно было достаточно впечатляющим и оглушительным, чтобы селяне рот разинули. Комедианты казались им причудливыми существами из другого мира – да так оно и было. Впереди ехал фаэтон, запряженный двумя фламандскими лошадьми, который скрипел и издавал стоны. Правил им сам Панталоне, огромный и тучный Панталоне, затянутый в красный костюм, на который он надел длинную женскую ночную сорочку коричневого цвета. На лице красовался огромный картонный нос. На козлах рядом с ним восседал Пьеро, в белом балахоне с длинными рукавами, скрывавшими руки, в широких белых штанах и черной шапочке. Лицо его было набелено мукой. В руках у Пьеро была труба, и он извлекал из нее ужасающие звуки.
На крыше экипажа ехали Полишинель, Скарамуш, Арлекин и Паскарьель. Полишинель, в черном камзоле, покрой которого был в моде лет сто тому назад, с горбами спереди и сзади, с белыми брыжами и в черной маске, скрывавшей верхнюю часть лица, стоял широко расставив ноги, чтобы не свалиться, и торжественно и яростно колотил в барабан. Трое других сидели по углам крыши, свесив ноги. Скарамуш, весь в черном по испанской моде семнадцатого века, с наклеенными усами, бренчал на гитаре, которая издавала нестройные звуки. Арлекин, оборванный и покрытый заплатами всех цветов радуги, в кожаном поясе и с деревянной шпагой, время от времени ударял в тарелки. Верхняя часть его лица была вымазана сажей. Паскарьель, одетый лекарем – в шапочке и белом переднике, – веселил зрителей, демонстрируя огромный жестяный клистир, который, выпуская воздух, издавал жалобный писк.
