– Просто не верится…
– Уж поверь, дорогой друг, уж поверь, – настаивал рассказчик. – Тебе придется мне поверить, если я скажу, что вокруг стоял такой запах, что нас затошнило еще до того, как мы разглядели первые хижины среди деревьев.
– Несомненно, ты преувеличиваешь, и это вызывает у меня сомнения в отношении всего твоего рассказа. Я бывал во многих лагерях, в некоторых даже во время войны, когда там находились раненые и мертвые, и нигде не было такого зловония, как в том, который ты описываешь.
– Дело в том, что на самом деле это был не военный лагерь, а огромная красильня.
– А при чем тут запах?
– А при том, что для получения пурпура необходимо растереть высушенный орхил до мельчайшего порошка, смешать его с водой и добавить большое количество протухшей мочи. Поэтому капитан Кастаньос заставлял всех мочиться в огромные глиняные сосуды, стоявшие на открытом воздухе. Когда моча начинала жутко вонять, ее выливали в смесь, приготовленную в других сосудах, которые прикрывали досками. Однако их приходилось проветривать каждые четыре-пять часов… – Гонсало Баэса фыркнул, поморщился, словно все еще ощущал едкий и резкий запах, и заключил: – Клянусь – тебе ведь прекрасно известно, что я не любитель клятв, – это было равносильно тому, что оказаться у братской могилы, заполненной разлагающимися трупами.
Капитан Кастаньос не стал утруждать себя оправданиями. Он придерживался особой теории, согласно которой те, кто уверял, будто никогда не лжет, как раз лгали больше всех, поскольку такое категоричное и нелепое утверждение содержало в себе заведомую ложь.
Он считал, что человек лжив от природы, более того, зачастую отступает от правды, сам того не осознавая.
Поэтому капитан совершенно откровенно признался, что согласился отправиться к черту на кулички только потому, что его непосредственные начальники, полковник Сория и майор Бермехо, убедили его, будто не пройдет и года, как все трое сказочно разбогатеют.
– Единственное, на чем можно разжиться на забытом Богом утесе, это чертов пурпур, который сейчас стоит дороже золота и даже алмазов. Уверяю тебя, никого не волнует, станут ли местные жители христианами, так же как будет реять над островом наш флаг или нет.
– Брата Бернардино волнует, станут ли туземцы христианами, а мне важно, чтобы флаг развевался, – ответил ему обескураженный лейтенант, не веря своим ушам.
– Брат Бернардино – тютя в сутане, а ты тютя в доспехах, Баэсуля, – нимало не смутившись, ответил капитан. – А недотепы всегда являются плохой компанией, недаром же гласит старая пословица: «Опасен тот, кому медаль милей серебряной монеты». – Капитан отклонился назад, положил ноги в огромных сапожищах на стол и дружелюбно улыбнулся, прежде чем завершить: – Они представляют опасность для себя самих, но в первую очередь для нас – тех, кому совершенно не улыбается менять свою шкуру на медаль. И заруби себе на носу, Баэсуля, на этом острове нет медалей, только монеты.
– Но я согласился с назначением не ради первого и не ради второго… – возразил его заместитель, который всячески старался не дать выхода переполнявшему его возмущению. – Я приехал сюда, потому что в этом состоит мой долг.
– Поверь моему опыту, Баэсуля, из-за чувства долга лишь задолжаешь всем – не расплатишься. А меня кредиторы просто со свету сживают, вот я и решил принять щедрое предложение, чтобы по возвращении домой не вздрагивать от каждого стука в дверь. – Он сделал длинную паузу, посмотрел на своего подчиненного, пытаясь предугадать его ответ еще до того, как задаст вопрос, и наконец решился бросить ему в лицо, словно перчатку: – Что думаешь делать?
– Вы о чем?
– О том, чтобы выбросить из головы медали и подумать о монетах. Сам видишь, у тебя всего две возможности: либо остаться, помогать в деле и получать свою долю от доходов, либо продолжать чертить подробную карту острова. – Он подмигнул ему с заговорщическим видом: – Вот выбрал бы картографию, тогда в случае чего были бы взятки гладки: мол, какой с тебя спрос – ты лишь выполнял приказ.
– Приказ, который уже стоил жизни трем подчиненным… – напомнил ему собеседник.
Капитан ответил с наглой ухмылкой:
– Надеюсь, что четырем: вот поймаю Ящерицу и вздерну его как дезертира. Остров-то не бог весть какой большой, особенно не спрячешься, будь ты хоть сто раз ящерицей. – Он снял ноги со стола, принял нормальную позу, словно считая, что отдает этим дань памяти погибшим, и добавил: – Клянусь тебе, Баэсуля, что у меня и в мыслях не было причинить зло этим парням, но ведь в здешних краях море способно взъерепениться в самый неподходящий момент. Случилось то, что случилось, и точка. Что ты решил?
– Сосредоточусь на картографии…
– Я так и думал, – как ни в чем не бывало сказал капитан. – Если я чему и научился за столько лет, что командую, так это отличать подлеца от кабальеро, и хочешь не хочешь, а приходится признать, что ты не мой человек. Поэтому дам тебе совет, который ты должен расценивать как приказ: держись подальше от лагеря вместе со своей красоткой женушкой, не суй нос в мои дела и наслаждайся долгим медовым месяцем, пока все не закончится. – Он направил на него конец хлыста, с которым не расставался, и спросил, словно давая понять, что разговор закончен: – Вопросы есть?
– Только один: могу ли я взять с собой Бруно Сёднигусто и Амансио Ареса?
– Они в твоем полном распоряжении, – ответил тот, махнув рукой, явно выражая презрение. – Гляди только, чтобы они у тебя не потонули, а то у нас людей не хватает.
Юный лейтенант Гонсало Баэса покинул грязную хижину, на стенах которой висела дюжина бурдюков из козьих шкур, наполненных тошнотворной краской, с зубовным скрежетом и сжатыми кулаками. Правда, он поздравил себя с тем, что сумел устоять перед искушением выхватить шпагу и одним ударом поразить мерзавца в самое сердце.
Ему было необходимо вобрать в легкие свежего воздуха, поэтому он решил взобраться на скалу, возвышавшуюся над пропастью. С ее вершины просматривалась большая часть острова, и он сидел там, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок, до тех пор, пока не подошел озабоченный Акомар, который опустился перед ним на корточки и без всяких предисловий спросил:
– Что будешь делать?
– Продолжать чертить проклятую карту, – последовал сухой и желчный ответ.
– И оставишь моих сородичей в руках этого сукина сына?
– Когда это они успели стать твоими сородичами? – удивленно спросил антекерец. – Ты же все время твердил, что чувствуешь себя скорее андалусцем, чем островитянином.
