— Ты должен знать ещё. Про ахав кана… — голос брата непривычно дрогнул, мимолетный вздох сомнения обжег ухо Уман Ик’Чиля. Тот понимал: Текум Таш жрец. И Яш’Чун Кан жрец. Но кровь рода сильнее. И кроме того…
— Ицамна ведет тебя. Я знаю, я видел знаки, — продолжал Текум Таш. — Я служу Ицамне. А это даже больше, чем то, что мы братья. Поэтому скажу. Ахав кан в последнее время много наблюдал за небом, за перемещениями Утренней Звезды, сам делал расчеты, сверял с вычислениями прошлых лет, смотрел по книгам в закрытом хранилище, куда больше никому нет доступа… Я слышал, как он сказал своему помощнику: «Не позднее следующего новолуния». Ты понимаешь — иногда волю богов можно прозреть, даже не обращаясь к Теель Кусаму…
Да, Уман Ик’Чиль понимал. В знании, которым владеет ахав кан, большая сила. Но кто много получает, тот и отдавать должен много. Сила тайной науки не принадлежит жрецам, она передается им для служения и не может быть присвоена… «Отец прав: так не должно быть, иначе — беда. Всем нам. Всему народу Красного Ягуара». Но слова брата могли означать и то, что у Уман Ик’Чиля есть не больше семи дней. Много это? Мало?.. И для чего?.. Пока это было скрыто от него, что вовсе не убавило решимости. Он ясно видел свой путь.
… Его провели в паровую баню, где ждал необходимый обряд омовения. Затем нарядили в яркие роскошные одежды и прибавили к тем украшениям, что полагались прославленному военачальнику, ещё множество тяжелых бус и массивных браслетов на руках и ногах. Последним надели громоздкий головной убор с длинными перьями цапли.
Едва край неба запылал зарей цвета крови, торжественная процессия под бой барабанов и трубный голос раковин двинулась к священному колодцу.
Уже скоро Уман Ик’Чиль перестал замечать и громкую музыку, и своё тяжелое одеяние — начало действовать приготовленное братом снадобье. Он прислушивался к нарождающимся токам силы, и шаг его становился легче по мере приближения к колодцу. Тело с радостным нетерпением требовало испытаний.
И вот он взошел на церемониальный уступ, словно ветром взлетел, и встал над чашей колодца. Чуть повернул голову — встретиться глазами с братом. «Я буду ждать» — сказал ему твердый взгляд Текум Таша. Тогда Уман Ик’Чиль посмотрел вниз… Вода была черной и маслянистой. А дна будто не было… Впервые дрогнул духом Уман Ик’Чиль, несмотря даже на чудодейственное снадобье. Что, если поглотит его рот Чаака, и черный поток навсегда утащит из мира живых…
«Со мной воля Ицамны Творца. Я вижу путь!» — сказал себе Уман Ик’Чиль, и эти слова белым пламенем разрезали черный полог тревоги. Бабочки — глаза предков — кружили вокруг, словно подбадривая. — «Я поднимусь по ступеням — до самого неба — и воссяду на Циновке Ягуара. Чтобы хранить Чак’Балам и священный обычай. Так будет!»
Он вдохнул так глубоко, как только возможно, и прыгнул.
…Удар об воду был сильным и жестоким. Но окончательно пробудившаяся в Уман Ик’Чиле сила заставила немедленно действовать: первым делом он сорвал с себя всё, что мешало двигаться — тяжелые одежды и украшения. Вниз он погрузился уже нагим, оставив лишь пояс с оружием. Но и с тем тоже пришлось расстаться, когда Уман Ик’чиль разглядел в жирной толще грязной воды узкое отверстие, через которое пробирается в колодец вода ручья. Не было времени раздумывать — легкие уже занялись пожаром — и Уман Ик’Чиль сунулся в этот лаз, протиснулся, оставляя на камнях ошметки кожи. И его обняла тьма, заполненная водой…
Зажатый в тесноте желоба, он продвигался вперед, хватаясь вытянутыми руками за выступающие части каменной кладки. Отталкивался, извиваясь по-рыбьи… Наконец, желоб изогнулся вверх. Там было лишь немного свободнее, но главное — там был воздух. Уман Ик’Чиль хватал его ртом, с жадными стонами, будто воду после долгой жажды…
Теперь можно было думать. Уман Ик’Чиль вспомнил, как на исходе ночи испытал сомнение: стоило ли очищать тело, ведь хорошая еда могла подкрепить силы. А теперь понял — если бы принимал обильную пищу, то сделался бы грузным и, выбираясь из колодца, застрял бы в узком желобе. «Всё в мире устроено правильно» — мысленно повторил он слова из хууна. И продолжил путь, который вскоре стал казаться ему вечным…
…Темно. Должно быть, такой же непроглядный мрак царит в подземных мирах Шибальбы. Там правит страх. Там нет конца ночи и холоду… Но боги нижнего мира напрасно ждут к себе его дух. Нет страха для Уман Ик’Чиля. И тьмы нет. «Я вижу путь!» — рычит он, карабкаясь наощупь по скользким камням. Падает, захлебываясь водой, чтобы тут же снова рычать и карабкаться. «Победа — сильному, удача — смелому…» Истерзано тело, разодраны руки. Много его крови принесет поток в священный колодец, напьется вдоволь Чаак. Но нет боли для Уман Ик’Чиля. Вверх и вперед стремится он, не замечая ран. «До самого неба!» — стоном вырывается из горла…
Награда — щедрому. И дорога сдалась ему, приветствуя победителя зеленым светом сельвы. Одолев последний подъем, Уман Ик’Чиль выбрался, наконец, наружу.
Близкий шум воды сказал ему, что рядом Кехчунха. Уман Ик’Чиль подошел ближе к реке. Он не припоминал этого места. Быстрое течение, свирепые пороги, буйные заросли по обоим берегам — насколько хватает глаз. Но это не хвойный лес, который растет ближе к горам — и то хорошо. Без оружия трудно было бы сражаться с кровожадным народом, обитающим в тех краях. Уман Ик’Чилю приходилось воевать с ними, горные племена часто нападали на поселения Чак’Балама, и никого не щадили. А в голодные годы, когда ураган или засуха, эти дикари даже употребляли в пищу человеческую плоть… Но они были при этом отменными воинами и, попадая в плен, становились хорошим подношением богам…
Уман Ик’Чиль приблизился к воде, наклонился, чтобы напиться и обмыть раны. И не сдержал улыбки: сейчас он сам был похож на дикаря. В реке отражалось устрашающего вида существо, сплошь покрытое жирной грязью с прожилками кровавых разводов. Он принялся отмываться, зачерпывая воду руками, опасаясь ступить в реку — течение было слишком быстрым. Попутно обдумывал, как ему быть дальше, что предпринять. Вернуться ли в Чак’Балам немедленно или дожидаться новолуния, когда боги должны явить свою милость? И как возвращаться: тем же путем — через ручей? А может, лучше пробраться по одной из тайных троп, известных лишь опытным воинам, в дом брата?..
Он увлекся размышлениями о будущем, и всё казалось ему легко, и мнилось, что самое трудное позади. Как вдруг… Голова налилась непомерной тяжестью, тело перестало повиноваться. Попытался выпрямиться, да ноги предательски соскользнули с камня, на котором он стоял, и Уман Ик’Чиль рухнул в реку. Он ещё боролся, пытался ухватиться за растущие у берега кусты, но руки теперь были слабы, а движения медлительны. Сила ушла. «Не более, чем до полуденного солнца». Уман Ик’Чиль, опьяненный первой удачей, забыл слова брата. И теперь… Теперь стремительный поток подхватил его, как щепку, завертел, швыряя о камни — раз, другой. И сознание Уман Ик’Чиля померкло. Погружаясь в вязкую тьму безмыслия, он успел взглянуть на небо, оставшееся недостижимым, и ощутить едкий вкус досады…
