«Спозати![4]» Вновь зазвучали барабаны и трубы и все радовались и кричали, когда Герцогиню подняли из воды и ее окружили фрейлины. Долю секунды все видели ее юные формы под мокрым тонким платьем. Платьем, которое больше никогда не наденут.
«Какая расточительность», — подумала Арианна.
* * *
В государственной каюте барки другая женщина подумала то же самое. Настоящая Герцогиня, уже одетая в богатое красное бархатное платье и серебряную маску, как того требовало торжество, потянулась и зевнула.
— Как глупы эти беллецианцы! — сказала она двум своим слугам. — Они все думают, что у меня фигура юной девушки — и вот как я поступаю. Как ее зовут на этот раз?
— Джулиана, Ваша Светлость, — ответил один из них. — А вот и она! Мокрую и чихающую девушку, теперь уже не так похожую на герцогиню, фрейлины практически внесли.
— Снимите с нее мокрую одежду, — приказала Герцогиня, — уже лучше. Разотрите ее хорошенько полотенцем. А ты вынь бриллианты у нее из волос. — Герцогиня поправила искусную прическу, точную копию прически мокрой девушки. Лицо Джулианы, хоть и приятное, было совершенно обычным.
Под маской Герцогиня улыбнулась мысли о том, как легко ей удается вводить людей в заблуждение.
— Отлично, Джулиана, — сказала она дрожащей девушке, которая попыталась сделать реверанс.
— Ты прекрасно сыграла свою роль. — Она мельком взглянула на амулет, висящий на цепочке на шее девушки. Рука с распрямленными тремя средними пальцами и соединенными большим и мизинцем. У островитян это был символ удачи, manus fortunae — рука фортуны, обозначавшая целостность круга жизни и охранявших его богини, ее супруга и сына — священной троицы Лагуны.
Но вряд ли это дитя знает об этом.
Герцогиня поморщила нос, не из-за самого символа, а из-за безвкусицы дешевой золотой поделки.
Вскоре Джулиана высохла и согрелась. Она сидела завернутая в теплую шерстяную мантию, потягивая, рубиново-красное вино из серебряного кубка. Девушка уже сняла павлинью маску, которая будет храниться вместе с испачканным солью платьем, как и двадцать четыре других наряда, во Дворце.
— Спасибо, Ваша Светлость, — сказала она, с радостью ощущая, как холод ледяных объятий лагуны оставляет ее ноги.
— Варварский обычай, — сказала Герцогиня, — но нужно удовлетворять желания толпы. Итак, ты слышала и поняла условия?
— Да, Ваша Светлость.
— Повтори. — Я никогда не должна рассказывать никому, как я вошла в воду вместо Вашей Светлости.
— А если ты расскажешь?
— Если я расскажу, — а этого не случится, миледи, — я буду изгнана из Беллеции.
— Ты и твоя семья. Изгнаны навсегда. И не потому, что кто-нибудь поверит тебе — не существует никаких доказательств. — Герцогиня бросила стальной взгляд на своих фрейлин, жизнь которых целиком и полностью зависела от нее.
— И в обмен на твое молчание, а также за аренду твоего свежего юного тела я жалую тебе приданое. С давних времен многие девушки награждались, таким образом, за подобные услуги.
Тебе повезло больше, чем большинству. Твое целомудрие не пострадало, разве что немного подмокло.
Фрейлины почтительно улыбнулись, так же, как и каждый год. Джулиана покраснела. Ей показалось, что слова Герцогини непристойны, но, наверное, это было не так, раз уж они прозвучали из ее уст. Она страстно желала вернуться домой к семье и показать им деньги. И сообщить своему жениху, что теперь они смогут позволить себе сыграть свадьбу. Тем временем одна из фрейлин закончила разбирать ее прическу.
* * *
Томмазо и Анджело следовали за «Барконой», медленно плывшей по водам лагуны к Беллеции, самому большому из островов. На палубе стояла Герцогиня в красном бархатном платье и черной мантии, скрадывавшей линии ее фигуры, и заходящее солнце отражалось в ее маске. Она сейчас была одета в цвета «Барконы», сливаясь со своим кораблем и морем. Процветание города было гарантировано — еще на год.
Пришло время празднования. Пьяцца Маддалена, раскинувшаяся перед главным кафедральным собором, была заполнена палатками, в которых продавали еду. От аппетитных запахов у Арианны потекли слюнки. Здесь были все блюда из пасты[5], которые только можно было вообразить, с пикантным перечным или сладким луковым соусом, жареное мясо и тушеные овощи, оливки, сыры, ярко-красная редиска и темно-зеленый горький салат; великолепная рыба, тушенная в масле с лимоном, розовые креветки и крабы, целые горы шафранового риса и сочные дикие грибы.
Супы и жаркое бурлили в огромных котлах, терракотовые миски были наполнены картофелем, обжаренным в оливковом масле и приправленным морской солью и розмарином.
— Розмарин — роза моря! — вздохнул Анджело и облизнул губы. — Пойдем, поедим. — Он привязал лодку там, где ее можно было бы легко найти после празднования, и трое молодых людей присоединились к толпе на площади.
Но никто не начинал есть. Глаза всех присутствующих были прикованы к балкону на самом верху собора. Там вскоре должна была появиться фигура в алом и остановиться меду двух пар бронзовых овнов.
— Вот она — крик разнёсся над площадью и в тот же момент зазвучали колокола на колокольне Святой Маддалены, Герцогиня помахала рукой. Она не могла слышать их приветственных криков, потому что уши ее были плотно заткнуты воском. Однажды она не сделала этого — в свое первое появление на празднике Венчания, — но никогда больше не повторяла этой ошибки. Внизу на площади началось празднование, Арианна села под одной из арок, поджав ноги и поставив большую тарелку с целой горой еды себе на, колени. Она незаметно поглядывала по сторонам.
Томмазо и Анджело сосредоточенно уплетали за обе щеки, не отрывая глаз от своих. тарелок.
Арианна знала, что пока ей следует оставаться с ними, она собиралась ускользнуть во время фейерверка.
* * *
Внутри палаццо шло гораздо более изысканное празднество. Герцогиня почти не ела, пока на ней была надета серебряная маска — основательный ужин ждал ее в покоях. Но она могла пить и теперь, когда дневной фарс был окончен, с радостью наслаждалась вином.
Справа от нее сидел ремский посол, и много красного беллецианского вина понадобилось, чтобы разговорить его. Но это было ее единственной важной задачей на сегодняшний вечер — сделать так, чтобы он остался доволен, в силу личных причин. Наконец посол повернулся ко второму своему соседу, и Герцогиня могла свободно посмотреть влево.
Родольфо, элегантный в своем неизменном черном бархате, улыбнулся ей. И Герцогиня улыбнулась ему — под маской. Даже по прошествии всех этих лет его сухое ястребиное лицо всё ещё нравилось ей. И в этом году у неё была особая причина радоваться этому.
