но и в мужской литературе та же проблема. Только фантазии немного другие. И не нужно быть специалистом моего профиля, чтобы понять, что все эти психологические проблемы сидят в голове у авторов. Которые переносят свое эго на персонажа.
Тут я примолк.
— Наверное, я проявил нетактичность. Вам, кажется, нравятся, такие книги?
— Грешен, — бородач широко улыбнулся. — Вот эти точно нравятся.
Я снова окинул взглядом полку. Только теперь я приметил, что на всех корешках указано «М. Золотов».
— Хороший автор?
— Не могу ответить на ваш вопрос, уважаемый психолог.
— Почему же?
— Книги на этой полке я написал.
«Вот это шикарный психологический этюд», — только и промелькнуло в моей голове. Стыдно не было: я же не эти именно книги хаял, а жанр в целом. Сейчас этот… писатель очевидно думает, что уж он-то особенный, что на его именно книги критика не распространяется.
— Однако, — сказал я вслух совсем другое. — Поставили вы меня в неловкую позицию.
И улыбнулся. Это в любой ситуации помогает.
— Подождите! — вдруг осенило меня. — Вы хозяин дома!
Протянул ему руку и представился:
— Михаил. Приехал по приглашению.
Хозяин, особо не спеша, но и без спеси, ответил крепким рукопожатием.
— Месроп.
— Извините, — слегка замялся я. — Сказать честно, вы не очень похожи на армянина.
— Вот и все знакомые армяне мне так говорят, — без улыбки ответил бородач. — Что поделать, человек, давший мне при рождении это имя, не удосужился потом приобщить меня к великой армянской культуре. Да и внешне я не в него пошел. Так что, при получении паспорта взял я фамилию матери.
Я вспомнил золотые буквы корешков.
— Золотов?
— Именно так.
— К стыду своему, вынужден признаться, что я даже не знал, что в нашем городке имеется столь плодовитый писатель. Издательства-то, я смотрю, центральные.
— А я особо и не афиширую. Городок у нас, действительно, небольшой, на нем тиражи особо не поднимешь.
— И что, — я обвел руками окружающие нас хоромы. — Это всё вы смогли приобрести за свои книги?
— Что вы! — Месроп замахал руками. — Гонораров мне хорошо, если на бензин хватает. Лукавить не буду, тиражи не особо большие. Можно было бы и лучше постараться книги продавать. Но меня устраивает. Впрочем, мне гораздо интереснее вернуться к прежней теме: к той, где вы разносите в пух и прах попаданческую литературу. Может, отойдем?
Хозяин мотнул головой в темный угол гостиной. И, хотя, он весь излучал радушие, прозвучало, как «пойдем, выйдем». Возникшая двойственность смутила меня, но Месроп сделал неотразимый ход:
— Там есть коньяк.
— За тот коньяк, что мне здесь налили, я от вашего попаданчества мокрого места не оставлю!
Оказывается, в темном углу гостиной был еще проход, ведущий в почти изолированный кабинетик. Завывания насильника микрофонной стойки здесь были уже практически не слышны. Месроп сел за массивный письменный стол, а мне указал на маленький кожаный диван. Я плюхнулся с размаху и начал медленно погружаться в сочную мякоть этого мебельного шедевра. Когда погружение закончилось, меня уже ждал коньяк. Правда, теперь никаких специальных бокалов — просто стопарики.
«А так даже лучше!» — решил я и опрокинул дорогущий коньяк в глотку, аки водочку. Подышал носом, разгоняя спиртовые пары, и облегченно оплыл по спинке дивана.
— Уважаемый Месроп, — начал я лекторским тоном. — Мы ведь все знаем, что такое сублимация. Трудно спорить, что всё наше творчество (и не только оно) это сублимация наших глубоких инстинктов. Но сублимировать можно по-разному! Кто-то воспаряет над собой, своим эго, открывает то, что волнует не его одного, а все поколение. Или десятки поколений. А кто-то явно решил сэкономить на визит к психоаналитику и вывалил свои подсознательные боли. Меня никто не любит, никто не понимает, какой я прекрасный. Вот возьму меч и поубиваю всех. И те, кто останется, меня полюбят.
Хозяин дома смущенно хрюкнул.
— А можно поконкретнее?
— Разумеется! — второй коньяк вошел в организм крайне удачно. — Все герои-попаданцы, с которыми я имел честь познакомиться, были весьма неустроены в жизни. Ни карьеры, ни успеха, ни денег. В лучшем случае, середняки. Это не просто статус в обществе, уважаемый Месроп, это матрица поведения. Эти люди запрограммировали себя на такую жизнь. Либо сразу, либо жизнь заставила. Но в чужом мире всё не так: девчонки кружат голову принцам, мальчишки эти головы откручивают. Успех и величие! Прогрессорство и построение империй! Да с какого перепуга? Эти люди ничего не смогли добиться в родном мире! Где им всё просто и понятно! Где есть связи, есть близкие. Где они интуитивно понимают правила игры. А тут чужой мир, где они ничего не понимают! — я хлопнул стопкой по столу. — С кем и как разговаривать, что можно делать, а что нельзя. Иная система ценностей, иная картина мира. И герою это всё никто не объяснит. Надо вырасти в этой среде, чтобы сформировалось правильное супер-эго. Наш человек навсегда останется инородным. Он обречен. Либо он переломит все общество, либо общество переломит его. А мы помним, что эти ребята ничего переламывать не обучены. Они не альфы. Не президенты холдингов, ни генералы армий.
— Логично!
— Это еще что! — продолжал витийствовать я. — Всем этим попаданцам точно будет не до империй и принцев. Их просто убьет стресс!
— Так уж и убьет?
— Вы все не понимаете, что стресс — это не просто грустное настроение. Это реальная физиологическая проблема. Которая может и убить. Ты всю жизнь привык гадить в красивый унитаз, где за тобой услужливо смывают дерьмо, и вдруг попадаешь в настоящий ад! Где нет унитаза и туалетной бумаги, нет банальной электрической лампочки — вся жизнь в полутьме! Люди живут в холоде, мокнут под дождем, едят, что придется. И всюду тотальная грязь, зараза при полном отсутствии медицины! В нашем понимании, конечно. Ежесекундный страх заразиться и умереть. Даже от банальной царапины. О, поверьте, Месроп, такой стресс может убить! И это я только про бытовуху!
Краеугольный вопрос в мировоззрении — отношение к смерти. Всего лет двести назад в сознании людей оно было радикально иным. Люди в массе своей были готовы к смерти. Равно как и готовы убивать. Смерть подкарауливала их за каждой подворотней. Ценность жизни была мизерной. Мы же живем совершенно иначе. Готовность убивать есть совсем у немногих, и она порицается обществом. А уж желание жить у рядового жителя XXI века просто зашкаливает. Он просто не сможет жить в мире убийц и смертников.
— Значит, вы не верите в то, что наши современники способны выжить в прошлом и как-то повлиять на него?
— Дело не в вопросе веры. Я вижу, что попаданческие
