Король гор. Человек со сломанным ухом - Эдмон Абу

Глядя на мою старую одежду, нетрудно догадаться, что я не являюсь счастливым обладателем десяти тысяч франков годового дохода. Мой отец всю жизнь был хозяином постоялого двора, но железные дороги его разорили. В хороший год он питается черным хлебом, а если год выдастся плохой, то картофелем. К этому стоит добавить, что детей у него ровно шесть, и каждый отличается превосходным аппетитом. В тот день, когда я выиграл конкурс и получил командировку от Ботанического сада, в нашей семье был настоящий праздник. Дело в том, что мой отъезд не только позволил увеличить дневную порцию пропитания моих братьев, но и резко улучшил материальное положение всей семьи. На время командировки мне было положено жалование в размере двухсот пятидесяти франков в месяц, и кроме того, мне выдали пятьсот франков на командировочные расходы. Я стал обладателем целого со-

стояния, и с этого момента мои домочадцы начали избавляться от скверной привычки именовать меня доктором. Кто-то даже назвал меня торговцем скотом, настолько богатым я выглядел в глазах своих родственников. Мои братья страстно желали, чтобы по возвращении из Афин я был назначен университетским профессором. Однако наш отец мечтал совсем о другом: он надеялся, что из путешествия я вернусь женатым человеком. Будучи хозяином постоялого двора, он стал невольным свидетелем зарождения нескольких бурных любовных романов, и с тех пор пребывал в полной уверенности, что любовные приключения могут происходить лишь на больших проезжих дорогах. Не реже трех раз в неделю он рассказывал нам одну и ту же историю, действующими лицами которой были княгиня Ипсофф и лейтенант Рейно. Эта княгиня однажды поселилась вместе с двумя горничными и посыльным в 1-м номере нашего постоялого двора, за который она платила двадцать флоринов в день, тогда как французский лейтенант разместился в жалком 17-м номере под самой крышей и с него брали полтора флорина в день, включая плату за пропитание. Однако не прошло и месяца, как лейтенант покинул гостиницу, укатив в карете вместе с русской дамой. Спрашивается, зачем понадобилось княгине увозить в своей карете лейтенанта, если не для того, чтобы женить его на себе? Мой бедный родитель, как и положено отцу, считал меня более красивым и элегантным молодым человеком, чем лейтенант Рейно, и он нисколько не сомневался, что рано или поздно я повстречаю принцессу, которая всех нас озолотит. Если такая встреча не состоится за табльдотом, то она обязательно произойдет на железной дороге, а если и железные дороги окажутся не благосклонны к моей персоне, то остаются еще пароходы и другие транспортные средства. Вечером, накануне моего отъезда, мы распили бутылку старого рейнского вина, и так получилось, что последняя капля из бутылки упала именно в мой стакан. Мой великолепный отец даже заплакал от счастья. По его твердому убеждению, это было верным свидетельством того, что в течение года я непременно женюсь. Я всегда с уважением относился к его заблуждениям и поэтому не стал говорить, что принцессы не путешествуют третьим классом. Что же касается будущих ночлегов, то мой бюджет позволял мне рассчитывать лишь на скромные постоялые дворы, в которых принцессы обычно не селятся. В итоге я высадился в порту Пирей, так и не попытавшись закрутить в пути даже самый невинный роман.

К моменту моего приезда в Грецию страну буквально наводнили иностранцы, из-за чего в Афинах все страшно подорожало. К номерам в «Английском отеле», «Восточном отеле» и «Иностранном отеле» было просто не подступиться. Но, к счастью, глава Прусской дипломатической миссии, которому я отнес свое рекомендательное письмо, оказался настолько любезен, что лично занялся поисками жилья для моей скромной персоны. В итоге он отвел меня к некоему Христодулу, кондитеру, дом которого располагался на пересечении улицы Гермеса и Дворцовой площади. Там за сто франков в месяц я обрел и кров, и стол. Христодул в свое время был паликаром, и за участие в войне за независимость был награжден Железным крестом. После того как ему присвоили чин лейтенанта народного ополчения, он открыл свое заведение, сам встал за прилавок и стал зарабатывать себе на жизнь. Когда Христодул продает мороженое и пироги, он всегда одет в национальный костюм, состоящий из красной фески с синей кисточкой, серебристого жилета, белой юбки и золоченных гетр. Его жену зовут Марула. Она огромная, как все гречанки старше пятидесяти лет. Муж купил ее в разгар войны за восемьдесят пиастров. В те времена женский пол сильно вырос в цене. Родилась она на острове Гидра, но одевается

по афинской моде: куртка из черного бархата, светлая юбка и вплетенная в волосы косынка. Ни Христодул, ни его жена не знают ни слова по-немецки, но зато их сын Димитрий, который служит в заведении отца и одевается на французский манер, понимает и немного говорит на всех европейских языках и наречиях. Мне, впрочем, переводчик был ни к чему. Несмотря на то что у меня отсутствуют способности к языкам, я тем не менее постепенно стал полиглотом и хоть и коряво, но говорю по-гречески, причем так же бегло, как по-английски, по-итальянски и по-французски.

Мои хозяева оказались славными людьми. Такие, хоть и редко, но еще встречаются в этом городе. Они выделили мне маленькую комнату с побеленными известью стенами, в которой помимо деревянного стола и двух соломенных стульев имелись также хороший тощий матрас, одеяло и хлопковые простыни. Деревянная кровать здесь считается излишеством, и греки легко без нее обходятся, так что поселили меня, как истинного грека. На завтрак

я получал чашку салепа ⁶, на обед подавали мясное блюдо с большим количеством оливок и сушеной рыбы, а ужин состоял из овощей, меда и пирогов. Варенье практически не переводилось в этом доме, и весьма часто я вспоминал родную страну, особенно когда нас потчевали запеченной бараниной с конфитюром. Ну и, разумеется, я мог сколько угодно курить свою трубку. Кстати, табак в Афинах не имеет себе равных. Но больше всего прижиться в доме Христодула мне помогло чудесное санторинское ⁷ вино, неизвестно где добываемое моим хозяином. Сам я далеко не гурман и воспитанием моего вкуса, к сожалению, никто не занимался, однако я готов утверждать, что это вино оценили бы по достоинству даже за королевским столом. На Санторини вино получается желтым, как золото,