Эрнст-Хайнрих слегка опешил. Обычно никто не осмеливался говорить с ним таким тоном: люди либо лебезили, либо умоляли – но уж никак не требовали. Угрожали – такое бывало, но церковь далеко не всегда подчинялась светским законам, чтобы прислушиваться к угрозам мирян. Рассказывали, что один сиятельный владетель как-то осмелился выкрасть одного из приговоренных, и его слуги убили немало охотников и наемников церкви. Отлучили ли его от церкви, Эрнст-Хайнрих не знал, но он слышал, будто приговоренного каким-то образом заполучили обратно и заставили отречься от еретических воззрений. Во время этой процедуры несчастный помер, но помер он добрым христианином, что, в целом, для него оказалось наилучшим исходом.
- Существуют донесения, в которых фон Ринген обвиняется в нечестивых делах, - спокойно возразил он. – Мы должны тщательно все про…
- Донесения? – перебила его баронесса и помахала пальцем у него перед носом. Ее рыжие волосы выбились из уложеннной прически. – Вам не хватит утверждений от меня и сотни других людей, которые знают моего мужа с самой лучшей стороны? Он многим помогал, он воевал за императора, он вырастил двоих чудесных детей! Неужели вы можете хватать любого честного человека из-за клеветы каких-то мерзавцев?
- Вы и сотня других людей можете лгать.
- Как и те, кто пишут доносы!
- Да, но мы должны проверить, правду ли в них пишут. Таков закон. Если фон Ринген невиновен, то его отпустят.
- Барон фон Ринген, - поправила она запальчиво. – Я знаю ваши кровавые методы. Я не допущу, чтобы с головы моего мужа упал хоть волос, слышите, вы? Поверьте моему слову, вас заставят его отпустить, и вам еще придется извиниться за то, что вы сделали.
- Уж не собираетесь ли вы… - Эрнст-Хайнрих исподлобья взглянул на двух мрачных слуг, размышляя, есть ли смысл хватать шпагу или придется драться на кулаках.
- Нет, - отрезала баронесса. – В отличие от вас, я не вламываюсь в дома с вооруженными людьми и не избиваю хозяев до полусмерти! Я лишь даю вам шанс отпустить его самому, а не ждать, когда вас хорошенько потреплют, когда я расскажу о ваших проступках людям, имеющим власть над вами.
- Это ваше право, - сквозь зубы ответил Эрнст-Хайнрих. Он не привык спорить с женщинами. Обычно он просто отодвигал кликушествую или плачущую жену или же велел ей собирать вещи, которые могли пригодиться ее мужу, отцу или брату в застенках, и они замолкали. – Но от меня вы ничего не добьетесь.
- Что ж, ладно, - неожиданно легко согласилась баронесса. – Но я вас предупредила. Прошу, не говорите потом, что вы не слышали моих слов.
Она сделала жест слугам, и они посторонились, пропуская ее. На прощание госпожа не удостоила Эрнста-Хайнриха ни взглядом, ни словом, будто он перестал для нее существовать, и он неожиданно почувствовал себя уязвленным.
Он опустился назад на стул и потер уже слегка колючий подбородок. Нутром он чуял недоброе, и больше не хотелось ни пить, ни праздно болтать. Эту женщину надо было опередить, а барона - тайно вывезти из города, чтобы допросить его так, как нужно. Эрнст-Хайнрих на миг заколебался, рассуждая, что же важней: установить окончательную истину - виновен ли тот, на кого пало подозрение, - и ради этого пойти на компромисс с совестью, или же встретить любую опасность лицом к лицу, подвергнув риску себя и все дело.
Он резко поднялся, схватил плащ и шляпу и бросился вниз по лестнице, расталкивая посетителей и постояльцев. Вслед ему неслись возмущенные возгласы, но он не обращал на них внимания. Чтобы избежать проклятий, Эрнст-Хайнрих перемахнул через перила и столкнулся со своим другом, который бережно нес кувшин, доверху наполненный пивом; кувшин выскользнул у того из рук, и в попытках поймать его, коренастый товарищ щедро полил пенным напитком все вокруг.
- Совсем сказился? – и грозно, и растерянно спросил он, брезгливо отряхивая от пива руку. – Какая муха тебя укусила?!
- Потом, - обронил Эрнст-Хайнрих, морщась от того, как все неудачно получилось. Он потрепал товарища по плечу и бросился к выходу; баронессы здесь уже не было, и оставалось надеяться, что ее слуги были не столь расторопны, чтобы помочь ей быстро сесть в карету.
- Э, а пиво-то? – отчаянный возглас отсекла тяжелая дверь, и Эрнст-Хайнрих огляделся, как только оказался снаружи, остановившись, чтобы перевести дух. Карета здесь была только одна, но на ней не было ни вензеля, ни украшений – должно быть ее наняли на время. Ему показалось, что рядом с ней мелькнул один из слуг, которых он заметил за спиной баронессы, и он поймал за ухо мальчишку, болтавшегося рядом без дела.
- Видишь эту карету? – спросил Эрнст-Хайнрих у своей добычи, нашарив какую-то монету в кошельке. – Задержи ее так надолго, как сможешь.
- Мало, - заявил перепачканный наглец, бледный от страха и собственной дерзости, как только серебряная монета оказалась у него в руках. – Добавьте еще, щедрый господин!
- Позже сочтемся, если сейчас не хочешь оказаться в застенках, - Эрнст-Хайнрих внимательно на него взглянул, запоминая царапину на скуле, веснушки и серые, широко посаженные глаза. Его взгляд подействовал, и мальчишка, как только получил свободу, послушно метнулся к карете, смешно вскидывая худые ноги. Серебряного талера для него было слишком много, но что сделано – то сделано.
Он шагнул в сторону, скрывшись за толстой опорой навеса из потемневшего от времени дерева. Мальчишка, спотыкаясь, отчаянно приплясывал у кареты; один из слуг замахнулся на него палкой, но из экипажа выглянула баронесса и коротко приказала оставить его в покое. Эрнст-Хайнрих не стал ждать, что ей наплетет мальчишка, и быстрым шагом направился к тюрьме, придерживая оружие и кошелек под плащом.
У тюрьмы сточная канава
