— Чего ты ждёшь? — сказал Дон Жуан. — Припечатай её к матрацу и сделай своё дело. Ей это понравится, хотя она и будет проклинать тебя.
Разве это можно? — вопрошал меня Казанова. — Отпусти её и дай всему идти своим чередом — она от тебя никуда не денется.
Разумное одержало во мне верх. Я ослабил объятия, и медсестра выскользнула из них, оправляя свой слегка помятый халатик.
— Почему? — тихо спросил я.
— Как почему? — так же тихо ответила мне медсестра. — Вы что, забыли, сколько вам лет? Вас только вчера вечером вывели из состояния клинической смерти, а до этого вы целый месяц находились в коме. Я не знаю, что с вами случилось, вы очень сильно переменились, помолодели что ли, но если вы умрёте в моих объятиях, то мне никогда не вылезти из той тюрьмы, в которую меня упрячут за убийство такой важной персоны как вы.
— Но…, - начал я.
— А вот «но» подождёт до решения врачебной комиссии, — сказала медсестра, собрала цирюльные принадлежности и ушла.
Утром меня снова будили. Я перестал просыпаться ни свет, ни заря. Утром я спал сном человека, который тратит много сил ночью и добирает их за счёт утреннего сна.
— У вас полчаса на приведения себя в порядок, — сказала мне новая медсестра, — давайте я помогу обтереть ваше лицо и руки мокрым полотенцем.
Удивлённо посмотрев на неё, я встал и легко прошёл к умывальнику, где из всех туалетных принадлежностей было только казённое мыло в казённой мыльнице. Умывшись и прополоскав рот, я сделал несколько физических упражнений, уловив удивлённый взгляд медсестры.
— Будьте любезны дать мне что-нибудь на завтрак, — попросил я её.
Медсестра пулей вылетела из палаты и минуты через три вернулась с молодым врачом.
— Больной, немедленно в постель, — скомандовал врач.
Я лёг с некоторым чувством недовольства, как и все больные, у которых прошёл кризис, и которые считают, что врачи просто придираются, чтобы показать свою значимость, а все лечение прошло только благодаря выносливости пациента.
Когда есть опасность для жизни, все с надеждой смотрят на врача, а когда опасность проходит, то больной становится большим докой в вопросах медицины. Так и я с интересом поглядывал на молодого доктора.
Доктор измерил давление, пульс, при помощи стетофонендоскопа внимательно и в разных местах груди прослушал моё сердце, потыкал пальцами в грудь, ноги, посмотрел икроножные мышцы, потрогал бицепсы и о чем-то задумался.
— Доктор, — спросила медсестра, — больной попросил покушать, что ему можно?
Доктор посмотрел на медсестру.
— Что ему можно, — повторил он её вопрос и сам же на него ответил — по-моёму, ему можно всё.
Медсестра ушла, а доктор обратился ко мне.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Прекрасно, доктор, — ответил я, — как будто заново народился.
— Да, заново народился, — медленно произнёс врач, — но ведь такого не бывает. Вы представляете, что мне придётся докладывать комиссии? Я даже не знаю, как всё это объяснить, меня же дисквалифицируют. Я помню, каким вы поступили к нам. По физическому состоянию вы полностью соответствовали своему возрасту.
— Не волнуйтесь, доктор, — попытался я его успокоить, — когда нет никаких объяснений, то всегда уповают на потусторонние силы. Но мы с вами люди грамотные и прекрасно знаем, что никаких потусторонних сил нет, просто есть неразгаданные возможности организма, активизируемые внешним воздействием или способностью человека самостоятельно мобилизовать их. Давайте остановимся на том, что произошла самомобилизация духовных и физических сил пациента.
— Кто же в это поверит? — как-то неуверенно спросил доктор.
— Поверят, — достаточно уверенно сказал я, — я сам это подтвержу, а они пусть попробуют доказать обратное. Один дурак может поставить в тупик сто мудрецов. Считайте, что это я и есть.
В палату вошла медсестра с подносом в руках.
— Не составите компанию? — кивнул я на поднос.
Доктор отказался, а я набросился на нехитрую больничную еду как на изысканные блюда, которые готовили только для меня и по моим пристрастиям. Я бы съел ещё три раза по столько, но доктор меня остановил, сказав, что с набитым желудком организм работает с нагрузкой, а мне нагрузки противопоказаны. Это мне-то нагрузки противопоказаны? Да я готов горы сдвигать!
В палату вбежала старшая медсестра, быстро осмотрела углы, поправила полотенце на вешалке и встала в сторонке.
Дверь в палату открылась и вошла толпа людей в белых халатах. Именно толпа. Человек пять-шесть профессоров, определял по возрасту, столько же больничных светил и человек пятнадцать студентов с тетрадками.
Профессора сели на принесённые студентами стулья и уставились на меня. Я тоже с интересом смотрел на них. Пауза стала затягиваться, так как люди ожидали увидеть одно, а видят другое.
— Так, — сказал один профессор, — а сколько вам лет?
— По паспорту или по внутреннему календарю? — уточнил я вопрос.
— Да и так, и так, — согласился профессор.
— По паспорту я 1891 года рождения, а по внутреннему календарю — лет сорок с небольшим, — чётко ответил я.
Студенты прыснули. Профессор строго посмотрел на них.
— Коллеги, попрошу быть серьёзнее, — сказал он, — мы имеем дело с уникальным явлением, больной правильно называет свой возраст, мой дедушка знавал его молодым, а наяву мы видим совершенно другой, восстановленный организм. Мы на пороге величайшего открытия современности и ваше присутствие здесь вы должны расценивать как высшую степень доверия и сопричастности к большой науке.
Повернувшись ко мне, профессор спросил, заглянув в историю болезни:
— Как чувствуете себя Дон Николаевич?
— Спасибо, профессор, очень даже хорошо, нежели перед поступлением в больницу, — ответил я.
— Давайте-ка мы осмотрим вас, — сказал профессор. — Раздевайтесь полностью и не стесняйтесь, здесь все медики, а вы человек уникальный, пусть люди учатся, будущие профессора и мы им должны передать свои знания. Так?
— Так, профессор, — сказал я, снимая длинную рубашку.
В какой-то степени я чувствовал некоторое смущение от присутствия молодых и симпатичных девичьих мордашек, а с другой стороны стеснительность мужчины перед женщиной и женщины перед мужчиной частенько убирает самые яркие оттенки нашей жизни.
Целый лень я подвергался осмотрам и анализам. Всю эту кухню рассказывать не буду. Это в кино доктора в белых халатах и с умным видом решают, кого и как будут лечить. А на деле это грязная и рутинная борьба за человеческую жизнь с постоянной ответственностью за то, что человеческий организм перестаёт сопротивляться и тогда наступает пора следственных работников от медицины и правосудия решать, а так ли лечили больного, а вот если бы так, то он бы и выжил.